Моя жизнь

Я не могу пройти без слез мимо семейного портрета Каррьера в Люксембурге и всегда вспоминаю его студию, где вскоре стала частой гостьей. То, что они приняли меня в свои сердца и признали своим другом, стало одним из самых дорогих воспоминаний моей юности. Впоследствии часто бывало, когда я сомневалась в себе, то думала об этой дружбе и обретала уверенность; на всю мою жизнь изливался, словно благословение, гений Эжена Каррьера, побуждая меня придерживаться своего высокого идеала, помогая найти дорогу к святому видению искусства, и, вот что странно, когда горе чуть не довело меня до сумасшедшего дома, именно картина Каррьера, находившаяся рядом со мной, придала мне веру в жизнь.

Ничье искусство не демонстрировало такой силы, как его искусство, жизнь ни одного художника не несла такого божественного сострадания и помощи окружающим.

Его картины должны были бы находиться не в музее, их следовало поместить в храм Духовной силы, где все человечество могло общаться с этим великим духом, ощущая очищение и благословение.

Глава 10

Западный соловей однажды сказала мне: «Сара Бернар великая актриса, как жаль, моя дорогуша, что она не очень хорошая женщина. А вот Лои Фуллер[43] не только великая актриса, но и непорочная женщина. Ее имя никогда не было связано ни с одним скандалом».

Однажды вечером она привела Лои Фуллер в мою студию. Естественно, я танцевала перед ней и объяснила ей свои теории, как я делала для каждого, хоть для водопроводчика, если бы таковой явился. Лои Фуллер выразила свой полнейший восторг, сказала, что уезжает на следующий день в Берлин, и предложила присоединиться к ней в Берлине. Она сама была не только великой актрисой, но и импресарио Сада Якко, искусством которой я так восхищалась. Она предложила мне поехать с концертами по Германии, где я должна была выступать вместе с Сада Якко. Я, конечно, с радостью согласилась, и мы договорились, что я присоединюсь к Лои Фуллер в Берлине.

В последний день Андре Бонье пришел попрощаться со мной. Мы совершили последнее паломничество в Нотр-Дам, и он проводил меня на вокзал. Он поцеловал меня на прощание в своей обычной сдержанной манере. Но мне показалось, будто я вижу отблеск горя за стеклами его очков.

Я приехала в Берлин в отель «Бристоль», где в роскошных апартаментах нашла Лои Фуллер в окружении своей «свиты». Вокруг нее толпилась дюжина красивых девушек, которые по очереди гладили ее руки и целовали ее. Я получила довольно простое воспитание, хотя наша мать любила нас всех, она редко нас ласкала, и меня поразила такая неприкрытая демонстрация чувств, которая была для меня совершенно новой. Здесь царила атмосфера такой теплоты, какой я никогда прежде не встречала.

Щедрость Лои Фуллер не знала границ. Она позвонила в колокольчик и заказала такой обед, о цене которого мне оставалось только гадать. Она должна была в тот вечер танцевать в Зимнем саду, но, глядя на нее, я размышляла, как она сможет выполнить свой ангажемент, поскольку танцовщица страдала от сильных болей в позвоночнике, так что ее прелестные спутницы время от времени приносили мешочки со льдом и клали их между ее спиной и спинкой стула. «Еще мешочек, пожалуйста, – время от времени говорила она. – Кажется, от них боль уходит».

В тот вечер мы все сидели в ложе и смотрели, как танцует Лои Фуллер. Неужели это светлое видение, представшее перед нами, было каким-то образом связано со страдающей женщиной, которую мы видели несколько минут назад? Перед нашими глазами она превращалась то в многоцветные сверкающие орхидеи, то в трепещущие струящиеся водяные цветы, а затем в спиралевидные лилии, все волшебство Мерлина, пророчество света, цвета, текучих форм. Что за удивительный гений! Ни одна из подражательниц Лои Фуллер никогда не смогла даже приблизиться к ее гениальному исполнению! Я пришла в восторг, но понимала, что это внезапная вспышка природы, которую невозможно повторить. Она превращалась в тысячи цветных образов на глазах публики. Невероятно! Невозможно ни повторить, ни описать. Лои Фуллер принадлежала идея этих удивительных изменений света и свободно летящих разноцветных шарфов. Она одной из первых стала использовать в своих выступлениях свет и перемену цвета. Я вернулась в отель совершенно ослепленная и увлеченная этой изумительной актрисой.

На следующее утро я впервые отправилась осматривать Берлин. Поначалу на меня, мечтавшую о Греции и греческом искусстве, архитектура Берлина произвела большое впечатление.

– Но это же Греция! – воскликнула я.

Но после более детального осмотра я поняла, что Берлин совершенно не похож на Грецию. Это северное, нордическое представление о Греции. Эти колонны вовсе не дорические колонны, которые поднимаются ввысь в небеса олимпийской синевы. Это педантичная концепция Греции, разработанная немецкими профессорами археологии. А когда я увидела, как королевская гвардия гусиным шагом марширует, выходя из-за дорических колонн Потсдамской площади, то, вернувшись в «Бристоль», сказала:

– Geben Sie mir ein Glas Bier. Ich bin müde[44].