Моя жизнь

– Ну, каждый вечер ты будешь смотреть из ложи, как я играю, – ответил он. – Со временем научишься подавать мне реплики и помогать разучивать роль.

Он продекламировал мне роль Марка Антония, но на этот раз его страстный интерес был сосредоточен на населении Рима, а я, его Джульетта, оказалась в стороне.

Однажды во время длительной прогулки, сидя у стога сена, он, наконец, спросил меня, не думаю ли я, что будет лучше, если я продолжу свою карьеру, а его предоставлю самому себе. Это не точные слова, но таков был смысл его слов. Я отчетливо помню стог сена, простирающееся перед нами поле и пронзивший мою грудь холод. В тот же день я подписала с Александром Гроссом контракт на Вену, Берлин и все немецкие города.

Я видела дебют Ромео в роли Марка Антония. Мое последнее воспоминание о нем – это бешеный восторг публики, в то время как я сижу в ложе, глотая слезы и чувствуя себя так, будто проглотила груды битого стекла. На следующий день я уехала в Вену. Ромео испарился. Я попрощалась с Марком Антонием, казавшимся столь суровым и озабоченным, что мое путешествие из Будапешта в Вену стало самым горестным и печальным, какое мне когда-либо довелось испытать. Казалось, вся радость внезапно покинула вселенную. В Вене я заболела, и Александр Гросс поместил меня в клинику.

Я провела несколько недель в состоянии полной прострации, испытывая ужасные страдания. Из Будапешта приехал Ромео. Он даже устроился на койке в моей палате. Он был нежным и внимательным; но, проснувшись однажды рано утром и увидев лицо сиделки, облаченной во все черное католической монахини, отделявшей меня от силуэта моего Ромео, спавшего на койке у противоположной стены, я услышала похоронный звон по нашей любви.

Процесс выздоровления затянулся, и Александр Гросс отвез меня на поправку во Франценсбад. Я была вялой и печальной, не проявляла интереса ни к прекрасной стране, ни к добрым друзьям, находившимся рядом со мной. Приехавшая жена Гросса заботливо ухаживала за мной бессонными ночами. К счастью для меня, дорогие доктора и сиделки, по-видимому, истощили счет в банке, и Гросс организовал мои концерты во Франценсбаде, Мариенбаде и Карлсбаде. Так что в один прекрасный день я снова открыла чемодан и достала свои танцевальные туники. Помню, я разразилась слезами, целуя свою короткую красную тунику, в которой танцевала все свои революционные танцы, и поклялась никогда больше не покидать искусство ради любви. К этому времени мое имя приобрело магическую силу в стране, помню, как однажды вечером, когда я обедала со своим импресарио и его женой, перед зеркальным окном ресторана собралась такая густая толпа, что она разбила огромное окно, к отчаянию управляющего гостиницей. Печаль, боль и разочарования любви я претворила в свое искусство. Я создала историю Ифигении, ее прощание с жизнью на алтаре смерти. Наконец Александр Гросс организовал мое выступление в Мюнхене, где я встретилась с матерью и Элизабет. Они обрадовались, увидев меня одну, но нашли, что я изменилась и стала грустной.

Прежде чем отправиться в Мюнхен, мы с Элизабет поехали в Аббацию и принялись разъезжать по улицам в поисках свободных мест в отеле. Найти их нам не удалось, но мы привлекли большое внимание со стороны жителей этого маленького тихого городка, в том числе и проезжавшего мимо великого герцога Фердинанда. Он заинтересовался нами и с симпатией приветствовал нас. В конце концов он пригласил нас остановиться на своей вилле в саду отеля «Стефани». Это вполне невинный эпизод создал большой скандал в придворных кругах.

Придворные дамы, которые вскоре стали наносить нам визиты, руководствовались отнюдь не интересом к моему искусству, как я тогда наивно полагала, но желанием разузнать о нашем истинном положении на вилле герцога. Те же самые дамы делали глубокие реверансы каждый вечер перед столом великого герцога в столовой отеля. Я следовала этому обычаю, приседая глубже, чем были способны это сделать дамы.

Именно тогда я ввела в моду купальный костюм, который с тех пор стал очень популярен, – легкую голубую тунику из тончайшего крепдешина с глубоким вырезом, с узкими лямочками, юбкой выше колен, с обнаженными ногами и босыми ступнями. Поскольку, по обычаю того времени, дамы должны были входить в воду облаченными в черное, с юбкой ниже колен, в черных чулках и черных купальных туфлях, можете себе представить, какую сенсацию я произвела. Великий герцог Фердинанд имел привычку прогуливаться по мостику для прыжков в воду с театральным биноклем, который наводил на меня и при этом довольно внятно бормотал: «Ach, wunder schon! Diese Fruhlingzeit is nicht so schon wie sie»[50].