Моя жизнь

«Роберто сейчас все время обитает вдали от Стокгольма. Думаю, он собирается работать в Испании, потом во Франции. Что будет со мной, не знаю.

С удовольствием поработала бы во Франции. Надеюсь, кто-нибудь подумает об этом. Забавно, но в последние дни я получила четыре предложения из Америки. Одно из них — в фильм с Гари Купером и Билли Уайлдером. О, как бы мне хотелось работать с ними, но не в Голливуде. По-прежнему звонит Лео Маккэри, предлагая делать «Адама и Еву», на этот раз с Джоном Уэйном. Не представляю, как можно сделать из этого хороший фильм. Будет время, прочитаю внимательно сценарий, но все равно сомневаюсь. Есть много предложений работать здесь — в театре, кино. Но шведская пресса столь гнусна, что я не хочу оставаться. Я наделала здесь столько шума, что меня -оставили в покое, а газеты даже пишут о том, какая я храбрая, коли осмелилась высказать им все в лицо. Но все равно атмосфера в критике гнилая. А публика замечательная. У меня лежат тысячи чудных писем, каждый день получаю цветы. Театр продал билеты на двадцать два спектакля вместо десяти.

Я так разбогатела, что купила мебель в «Свенски Тен», самом дивном магазине в мире. Правда, цены там вчетверо выше обычных. Мы могли бы дать больше двадцати представлений, но нужно ехать в Палермо на Сицилию — открывать оперой пасхальный сезон. Публика здесь устраивает такой же ажиотаж после каждого спектакля, как и в Италии, но газеты продолжают называть это «вежливыми аплодисментами». Безнадежно. Я записала на радио речь, которую будут передавать на следующей неделе (поскольку я уезжаю), — решила на прощание сказать им еще кое-что. Возможно, я сюда больше не вернусь. Дети в восторге от снега, уже привыкли к нему. Это так красиво — много-много снега. Я встретилась со всеми, кто связан с моей шведской жизнью. Повидала учительницу музыки, с которой занималась, когда мне было десять лет, подруг моей матери, видевших меня двухлетней крошкой, моих школьных друзей, знакомых по Драматической школе и всех тех, с кем я снималась в шведском кино. У меня так много старых и новых друзей. Все прекрасно ко мне относятся. Здесь со мной племянница Роберто, Фиорелла, которую я очень люблю. Она для меня как Пиа. И моя тетя из Германии здесь. Мы заняли целый этаж. Даже Петер приехал. В газетах по этому поводу набрали жирные заголовки. Но мне не позвонил ни он, ни его друзья. Так жаль, что я не могу послать привет Пиа. Она была бы рада получить его из уст отца. Подумай, как было бы радостно ей знать, что папа и мама — друзья. Но нет. Придется обходиться письмами.

Со всей моей любовью, Ингрид».

Европейские гастроли семейства Росселлини продолжались до весны 1955 года и прерывались дважды для съемок фильмов. Первый из них — «Жанна д’Арк на костре» — должен был увековечить ораторию Клоделя и Онеггера. Но у Роберто возникли колоссальные трудности, связанные с выходом картины на экран, и в конце концов фильм не окупился. На студии «Минерва филм продакшн» Роберто снял картину «Страх». Финансировала эту работу Германия, съемки проходили в Мюнхене.

Помню, что «Страх» давался нам тяжело, потому что рядом были дети, кроме того, мы делали сразу два языковых варианта: немецкий и английский. И потом, нелегко было, наверное, скрыть мои истинные чувства. Меня всегда немного обижало, что Роберто не разрешал мне работать с другими режиссерами. Ведь существовали замечательные итальянские постановщики — Дзеффирелли, Феллини, Висконти, Де Сика, — все они хотели работать со мной, а я с ними. Они возмущались, что Роберто не дает мне сниматься у них. Но, как считал Роберто, я была его собственностью.

Сам Роберто не мог работать ни с одной из актрис, кроме Анны Маньяни. Может быть, потому что они принадлежали к одному типу людей и представляли вместе хорошую смесь. Мы этим не обладали. Мир не принимал меня такой, какой показывал меня Росселлини, поэтому ничего не получалось. Чего он хотел от международной звезды? Ничего. Он не знал, как для меня писать. К тому времени мы оба уже понимали это, но избегали разговоров на эту тему. Между нами вырастало молчание. Я не осмеливалась ничего говорить, чтобы не задеть его чувства. Вполне возможно, он совершенно нормально отнесся бы ко всему, что я ни скажу. Хотя, может быть, от чувства неуверенности закатил бы грандиозную сцену. Он обожал сражаться. А помимо неладов в нашей артистической жизни меня очень беспокоили наши все растущие долги.

Матиас Виман — немецкий актер, игравший моего мужа в «Страхе», — чувствовал мое недовольство и однажды очень спокойно сказал мне: «Ты разрываешься на части. Если так будет продолжаться, ты сойдешь с ума. Почему ты не оставишь Роберто?»

Я изумленно уставилась на него. Оставить Роберто? «Как же я могу это сделать? — спросила я. — Это невозможно». Так оно и было.