Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Героем Джими был Боб Дилан. Думаю, в Нью–Йорке они раз встретились, но были оба так обкурены, что только могли улыбаться друг другу. Когда он привёз из Америки его новый альбом John Wesley Harding, мы его не снимали с проигрывателя. Особенно Джими нравился номер, начинающийся словами: «Я спал и во сне увидел Святого Августина, такого же живого, как ты и я», сначала он хотел сам спеть её, но почувствовал, что это слишком личное для Дилана, для того, чтобы кто–нибудь её спел. Поэтому он решил сделать для себя All Along the Watchtower, но ужасно боялся, что Дилан засмеёт его и будет критиковать.

— Просто делай, — успокаивала я его, — у тебя получится, и ни о чём не думай.

Собрав музыкантов, пришли и Дейв Мейсон, и Брайан Джонс, ставшие одними из самых знаменитых звёзд, мы все толпой отправились на студию в Барниз. Как только туда добрались и стали играть, Джими понял, что захватил с собой не ту гитару и послал меня на такси за другой. Когда он окончательно углубился в музыку, цветок стал распускаться в его руках, и даже Дилан, прослушав окончательный вариант, сказал, что именно Джими её автор.

Когда Джими бывал в Лондоне, он часто записывал студию на себя и мы ехали туда с музыкантами, которых могли добудиться. Скрутив самокрутку, я ложилась на длинный кожаный диван за микшерским пультом и проваливалась в сон. Они джемовали вместе пока у них получалось. Временами Мич и Ноэл были там, если конечно, Джими удавалось их вызвать, но чаще он с не меньшим успехом играл с кем–нибудь другим. Я же, слившись с диваном, просто сидела там, пока они часами играли какую–то мешанину.

Мы почти всё время пропадали в Барниз в студии Olympic. Я договаривалась о времени, звонила звукоинженерам, одного из которых звали Эдди Кремер, просила предоставить нам столько времени, сколько возможно. Со многими можно было договориться, но только не с Эдди, он нас недолюбливал, он вечно нас торопил, ссылаясь на то, что ему уже пора домой, и он очень возмущался, когда мы курили траву в студии. Он всегда считал, что нас слишком много и говорил, что студия не место для вечеринок. Часто бывало так, что Джими оставался в студии один и занимался наложениями. Студийное время было дорогое — 30 фунтов в час. Мы обычно оставались там часа на три или около того, потом я выписывала чек, Джими оставалось только подписать его.

У меня не было собственного счёта в банке, но мне он и не нужен был, везде расплачивались тогда наличными или записывали в долг. У нас был кредит в Speakeasy, так что мы ели и пили там когда и сколько угодно, а счёт отсылался в контору. Тоже происходило и с телефоном, и с оплатой за квартиру. У Джими были деньги, только тогда, когда ему приходилось расплачиваться наличными. Однажды он послал меня в банк Св.Мартина на Эдгвер—Роуд снять 3 тысячи фунтов (по сегодняшним (на 1997 год) деньгам это что–то около 60 тысяч). Менеджер банка разволновался, что такую сумму придётся нести по улице несколько кварталов такой хрупкой девушке и послал со мной охрану, которая проводила меня домой.

Какое счастье забыть о деньгах, и заниматься только тем, чем хотелось. Изредка, когда мне требовались наличные, мне достаточно было только позвонить в контору. Они связывались с Джими и, получив его подтверждение, выдавали мне необходимую сумму. Если же его никак было не найти, я шла к Гарольду Дэвидсону, импресарио Джими, и его люди снабжали меня деньгами.

Для Часа было удобно, что мы жили на Аппер–Беркли–Роуд, частью из–за того, что мы почти перестали ссориться, частью из–за того, что не нужно теперь так экономить и всё стало много доступнее. К тому же, Часа с Джими часто не было дома. Мы купили стерео, более лучшую модель, и Час стал постоянно колотить в дверь нашей спальни, чтобы мы сделали музыку потише, но во всём остальном мы жили очень дружно.

Час начал подозревать, что я совершенно не приспособлена к тихой домашней жизни какую он хотел бы видеть, приезжая с гастролей. До него доходили кое–какие слухи и его стало очень беспокоить, что, оставаясь предоставленной самой себе, я устраивала в квартире бедлам.

— Я уступил нашу комнату Тони Гарланду и Мэдлин Белл, пока мы будем в Штатах, — предупредил он меня, отправляясь с Джими на трёх–месячные гастроли по Америке.

— О, как это здорово, — произнесла я, стараясь, чтобы это прозвучало наиболее беззаботно, и скрыло весь мой ужас перед такой перспективой. Тони Гарланд являлся одним из менеджеров Джими, ответственным за пиар, а Мэдлин уже была известной певицей. Я не была с ними знакома, но была уверена, что Час их попросил приглядывать за мной с тем, чтобы быть спокойным, что я веду себя примерно. Всё выглядело так, как если бы птичке подрезали крылья.

Когда Тони и Мэдлин приехали, моя подруга Барабара уже была там и знакомство прошло довольно прохладно. Я не хотела начинать с ссоры и постепенно, день за днём Мэдлин, оказавшаяся такой приветливой, сблизилась со мной. А в конце мы уже вместе сходили с ума.