Положенную по армейским законам квартиру в Ленинграде отцу не дали. “Придётся подождать, товарищ полковник”, – с ехидной улыбочкой пропела канцелярская крыса военного ведомства. И бывший комендант поселяется с семьёй в шестиметровой комнатёнке, прилегающей к большой коммунальной кухне. Кухонная вонь просачивается через дверь; тесно, душно. И нас в этой каморке немало: папа, мама, сестрёнка, я и ещё Гордон и Леда – папины любимые спаниели. Леда через две недели рожает двенадцать щенят.
Отец молчит, мать ворчит, собаки лают, щенки пищат и беспрерывно фурят. Соседи за тонкой дверью что-то варят, жарят, парят. В конце концов с собаками пришлось расстаться. И вот через нескольких месяцев мучительного пребывания в этой комнатушке отцу предлагают вместо положенной квартиры ключи от двух двадцатиметровых комнат в большой коммуналке на Загородном проспекте или – снова ждать. Мать с отцом согласны на всё, лишь бы выбраться из этой пропахшей конуры. Вещей у нас немного, всего пара чемоданов с бельём и книгами. И вот мы в двух пустых комнатах, которые после шестиметровки кажутся залами. В каждой по два больших окна, из них виден купол Исаакиевского собора и, левее, купола церкви, стоящей на Сенной площади. Напротив тянутся крыши Технологического института.
В этой квартире мне придётся прожить шестнадцать долгих лет, и произойдёт много событий, прежде чем меня вышлют навсегда из Советского Союза. И опять я буду благодарен судьбе, потому что в стенах этой коммуналки произойдёт много жизненно важных событий и встреч, и я напишу множество картин, рисунков…
А пока в пустые комнаты втаскиваются кровати, шкафы и стол, за которым завтра вечером семья Шемякиных будет справлять новоселье, но не мы одни, а вместе с прилетевшей тётей Женей и её сыном Сашей (Вовочка уже в Московском цирковом училище).
Наша “воронья слободка”
Новоселье
Новоселье удалось на славу. Приглашённых не было. Мать с тётей Женей к вечеру изрядно устали. Намывали полы, окна, выметали пыль и паутину, возились у плиты, готовя праздничный ужин. А отец, гордый собой, был к вечеру пьян. Соседей по квартире было немало. “На тридцать восемь комнаток всего одна уборная”, – пел в своей песне Высоцкий. Ну, комнат было поменьше, а жильцов вместе с нами было двадцать пять человек, и на всех действительно приходился один туалет. Тётя Женя пьяная и радостная: накануне наконец-то получила алименты на сыновей аж за два года, поскольку исполнительным органам удалось вытрясти из её мужа-полковника солидную по тем временам сумму, которую она спрятала в лифчике, прикрывавшем внушительных размеров грудь.
Соседи, взволнованные прибытием столь значительного семейства аж из самой Германии, занявшего целых две комнаты, сновали мышами по коридору, заскакивали на кухню, по нескольку раз здороваясь с новосёлами. В большинстве состав соседей чинами и званиями не мог похвастать. Шофёр-дальнобойщик, жена кондуктора трамвая, просто шофёр с женой – учительницей первых классов, уборщица, моряк дальнего плаванья с женой-домработницей, парикмахерша с шофёром-таксистом, вахтёрша на пенсии с сестрой и матерью, привезённой из деревни. Но были три персоны, стоявшие особняком от перечисленной братии. Это престарелая графиня со своей племянницей и её дочкой.
Семейство полковника свою значительность продемонстрировало незамедлительно. К часу ночи, когда перебранка между моим отцом и матерью была в разгаре, отец, рыча, хватался за но-жи, а я вопил, чтобы папа не убивал маму, тётя Женя обнаружила пропажу алиментов. Брань мгновенно утихла, все ринулись искать пропавшие деньги. “Женя! Деньги же были в лифчике! Они должны быть там!” – тревожным голосом говорила мама. “Ну на, смотри! Где они?!! Где?!!” – орала могучая тётя Женя, разрывая пополам лифчик и обнажая грудь, где никакой наличности не было. Отец напялил на себя китель, украшенный орденскими колодками, и, выскочив в коридор, орал: “Запирайте входные двери, будем обыскивать соседей!!!”