Моя жизнь: до изгнания

Итак, новоселье отпраздновано, первое знакомство соседей с нашим семейством состоялось. Читатель уже представляет себе семью полковника. А я постараюсь сейчас обрисовать лики и характеры людей, с которыми пришлось прожить бок о бок шестнадцать лет среди склок, ругани, скандалов и драк.

Честно сказать, с соседями нам “повезло”, недаром мама окрестила нашу коммуналку “вороньей слободкой”. Но и наша семейка тоже была не подарок, образцовым поведением и тихой жизнью не могла похвастать.

И снова про мой чувствительный нос. Он был подвергнут изощрённым пыткам в коммунальном пространстве. Начну с того, что обе наши комнаты располагались напротив кухни. О запахах коммунальной кухни можно написать целый роман в духе Рабле. Вонь от жарящейся жирной немолодой баранины, чад от подгоревших котлет, угарный дым от жжёных сухарей для кваса, старого прогорклого масла, разные оттенки кислятины. Чтобы не задохнуться, двери кухни держат всегда открытыми, и весь этот букет ароматов ползёт к нам.

Левее наших комнат находится уборная с одним унитазом, она постоянно занята. По утрам вдоль коридора выстраивается длинная очередь сонных соседей, желающих справить нужду, и раздаются недовольные возгласы: “А побыстрее нельзя?!” Ну а что несётся после ухода из сортира последнего “облегчённого” – описать невозможно.

Бедный, бедный мой нос! Периодически он получал дополнительную понюшку зловония. Рядом с дверями кухни была дверь Тоньки-кондукторши, молодой здоровенной бабы с обесцвеченными перекисью патлами и грубо вытесанной физиономией. Её муж, шофёр-дальнобойщик, после рейса пропивал деньги и являлся среди ночи, пьяный. Тонька в комнату его не пускала, и он бил в дверь кулаками, вопя во всю глотку угрозы, пресыпая их матом. Выдохнувшись, заваливался на пол у двери и засыпал.

Коридор был узкий, и башка дальнобойщика упиралась в запертую кондукторшей дверь, а ноги в кирзовых сапогах почти доставали до нашей. Утром открываешь дверь – и сразу натыкаешься на храпящего верзилу, лежащего в луже собственной мочи, запах которой отнюдь не радовал. Но всё же кондукторша с зассанцем-дальнобойщиком тускнели на фоне более колоритных жильцов нашей коммуналки.

Сержант Панька

За глаза её называли Панькой, в глаза – Прасковьей или Прасковьей Павловной. Мои друзья, которым от неё доставалось на орехи, звали её Сержант Панька. Приехала она накануне войны в Ленинград из какой-то глухомани, деревня, где она родилась, даже не обозначена на карте. Устроившись дворником, жила, как и полагалось всем дворникам, в подвальном помещении. А во время блокады перебралась вместе с сестрой в брошенную эвакуированными квартиру. После войны часть семей не вернулась в покинутую квартиру, и Панька с сестрой остались в ней жить. Панька устроилась работать вахтёром на какой-то завод, сестра стала парикмахершей.

Прасковья Павловна в момент нашего знакомства являла собой невысокое бочкообразное существо с кривыми ногами, круглой лоснящейся физиономией, на которой поблёскивали небольшие злобные глазёнки серого цвета, разделённые пуговицеобразным носом. Всегда сальные жидковатые волосёнки неопределённого цвета были собраны в пучок, венчающий макушку. Покоя от Паньки не было ни днём ни ночью. Днём она постоянно бороздила коридор со злобными возгласами: “Понаехали тут усякие засранцы! Понаехали!”

На кухне, где протекала её жизнь, она неумолчно обличала всех “понаехавших”, которые, по её убеждению, не умеют готовить, не умеют за собой убирать, пачкают сортир и стены говном (стены сортира действительно носили следы отсутствия туалетной бумаги, вернее обрывков газет, поскольку туалетной бумаги в то время в СССР ещё не существовало). Затем выяснялось, что “понаехавшие засранцы” не умеют растить детей, выводят их на прогулку в солнечный день, а у солнца “ультралетовые” лучи, опасные для ребёнка. Никто не умел правильно варить щи, жарить котлеты, делать компот. Прасковья Павловна “усё” знала и “во усём” разбиралась.

Однажды мама принесла на кухню собранные моей бабушкой грибы. В корзине красовались крупные подосиновики, подберёзовики и даже несколько белых грибов. Панька внимательно рассмотрела содержимое корзинки и смачно плюнула на пол. “Дерьмо, а не грибы! – прозвучал её приговор. – В нашей деревне такие грибы никто бы и есть не стал. Настоящий гриб – с красной головкой, на которой белые точечки такие”. – “Прасковья! Ты с ума сошла! – воскликнула мать. – Это же мухомор! Самый ядовитый гриб!” – “Самый вкусный! – ответствовала Панька. – Его раз двадцать проваришь, каждый раз воду сливаешь, а потом ешь! Лучший гриб!” Закончив спор, Прасковья, шлёпая тапками, удалилась из кухни. Может, надеялась, что мать в следующий раз отведает по её совету мухоморов. А может, и действительно мухомор является изысканным деликатесом, если его правильно приготовить. Как рыба, которую, несмотря на её ядовитость, обожают японцы.