Моя жизнь и мои успехи

“Андре Шенье”, когда вдруг местный импресарио Пазотто поинтересовался, не хочу ли я встретить¬ся с автором. Почти восьмидесятилетний Умберто Джордано вызвался лично готовить меня. Он соб¬ственноручно внес несколько исправлений в партитуру, которую я ревностно храню всю жизнь, и остался более чем удовлетворен моей интерпре¬тацией “Импровизации”. Я часто использовал этот отрывок в концертах, выступлениях; он по¬мог мне в свое время добиться стипендии.

Джордано раз десять занимался со мной, но, честно говоря, в основном ограничивался про¬веркой, выдержит ли мой голос эту партию. Он мало говорил о драматическом персонаже, создан¬ном им вместе с Илликой. В свои почтенные го¬ды маэстро оставался полнокровным, саркасти¬ческим человеком, острым на язык, непринуж-денным и по-прежнему прочно приверженным всем соблазнам жизни: чрезвычайно любил по¬есть и питал слабость к женщинам. Он был же¬нат на своей дальней родственнице, моложе его на сорок лет. Без ложной скромности могу ска¬зать, что именно Джордано как бы посвятил меня в великие исполнители Шенье, преподнеся мне в подарок после дебюта свою фотографию с собственноручной надписью: “Моему дорогому Шенье”.

Большим событием этого года была и “Аи¬да”, уже опробованная мною в Триесте. Теперь, спустя много лет, я вновь ехал в Неаполь. Повсю¬ду было еще много разрушений, и железные доро¬ги находились в плачевном состоянии. Трое су¬ток мы протряслись в стареньком автобусе, но ранним утром перед нами открылся фантасти¬ческий вид на залив. Тогда еще существовала знаменитая сосна, запечатленная едва ли не на всех неаполитанских открытках. Воздух был прозрачным; промышленный смог еще не успел сделать свое черное дело, и над Везувием клу¬билось легкое облачко. Именно таким описал Неаполь Малапарте в “Шкуре”. Таким его видел и Маротта в своем “Золоте”. Удивительное ме¬сто. Торжество нищеты и счастья жизни. Огром¬ный “черный рынок”, где все покупается и про¬дается. Город, где соседствуют, задевая друг дру¬га в толпе, старые выродившиеся аристократы, нувориши в довоенных полосатых костюмах, американцы в “джипах”, женщины, увешанные детьми, “скуньицци”, торгующие из-под полы контрабандным бензином.

Шел летний сезон, и местом спектаклей теат¬ра “Сан-Карло” был дворцовый парк. В театре меня встретили с некоторым любопытством, да¬же недоверчиво. На следующий день после приез¬да состоялась репетиция. Чтобы поберечь голос для “Джоконды”, объявленной в афише первой, я почти весь первый акт пропел фальцетом, чем привел в замешательство хористов и художест¬венное руководство театра. Маэстро Капуана попросил меня все же показать настоящий го¬лос. И во втором акте, дойдя до арии “Небо и мо¬ре”, я продемонстрировал всю свою мощь, на¬сколько сумел. Хористы не дали мне закончить акт. На возглас “Tu si’no zucchero” они подняли меня на руки и с ликованием пронесли через всю сцену.

После “Джоконды” я выступал в “Тоске”, а затем, опять-таки с Капуаной, в “Аиде”. Успех был такой, что Лидуино ангажировал меня на сле¬дующий месяц для участия в летней постановке “Анды” на веронской Арене. Постановка была действительно сказочная, с множеством живот¬ных, взятых напрокат из цирков. Дирижировал чудаковатый маэстро Фаилони. Он пользовался репутацией величайшего волокиты и имел при¬вычку обходить по очереди оркестрантов, спра¬шивая у них самих, хорошо ли они играют. Он держал себя с ними словно генералиссимус со своими офицерами, и, в сущности, столь баналь¬ный вопрос показывал, что его занимал вовсе не ответ, а вся эта устраиваемая им на репети¬ции театральщина. Как-то раз он послал Тосканини телеграмму с подписью “Заходящей звезде от звезды восходящей”.

Un ballo in maschera - 1946-08.05 Grand Teatro Genoeva, Venezia, with Castellane,Biasini,Simionato – Nino Sanconio

Лето 1946 года было первым в череде изу¬мительных летних сезонов, и мне удалось насла¬диться им сполна, кичливо раскатывая по горо¬ду на своем “торпедо”. Я купил этот автомо¬биль в Неаполе подержанным, но для меня он был словно “роллс-ройс”. После Вероны я испол¬нял “Турандот” во флорентийском “Джардино ди Боболи”. Партнершей моей оказалась Джина Чинья, с которой я уже выступал за год до этого в Венеции. Высокая, с классическими чертами древнегреческой красавицы, она казалась только что сошедшей с Олимпа. У нее был кристальный голос без четких границ. После Флоренции с труппой театра “Сан-Карло” я отправился в Лон¬дон. Был сентябрь. В Лондоне еще царила воен¬ная разруха, но “Ковент-Гарден” стоял нетрону¬тым. Это был мой первый международный де¬бют, но я держался вполне уверенно.

La BOHEME - 1946-21 September, Covent Garden, London, with Fineschi, Silveri, Titta, cond.

Franco Patane