Моя жизнь и мои успехи

Я попробовал возразить. “Мария, дорогая, - сказал я, — мне довелось быть свидетелем пер¬вых дней вашей любви в Вероне и Риме в начале пятидесятых годов. Я до сих пор вспоминаю Баттисту, который в слезах прощался с тобой, ког¬да мы уезжали в Южную Америку. Ты ведь лю¬била этого человека”.

“Вполне может быть, — согласилась она. — Однако обстоятельства меняются, и вместе с обстоятельствами меняются чувства. Мы не мо¬жем быть прежними. Кто бы мог подумать тогда, что я стану Марией Калпас?”

Этими словами и закончилась наша встреча. Время пропускает через себя лишь подлинные чувства. Теперь, столько лет спустя, всякие ссоры, соперничество, мелкие распри на сцене ушли куда-то в темные углы памяти. Обе мы бы¬ли звездами и отчаянно цеплялись за эту нашу роль. Теперь же, должен признаться, мне очень и очень не хватает этой необычайной женщины. Порой случится услышать что-нибудь в ее исполне¬нии, и комок подступает к горлу. Я вновь вижу нас обоих молодыми, блестящими, горячими и настойчивыми. И с гордостью вспоминаю, что я был первым излюбленным партнером Марии и даже в какой-то степени помог ей подняться до сказочных высот.

В последние годы своей карьеры я наблюдал эволюцию а может быть, упадок?-

оперного искусства. Певцы понемногу отходи¬ли на второй план, зато главными героями без¬застенчиво становились режиссеры и оркестровые дирижеры. Повсюду заговорили о “Богеме” Дзеф¬фирелли, “Травиате” Висконти, “Трубадуре” фон Караяна, а ведь во времена Шаляпина никому и в голову бы не пришло даже заикнуться о “Борисе Годунове” Станиславского или Санина.

Неужели с появлением технических средств, которые сегодня позволяют режиссеру дости¬гать особых ошеломляющих эффектов, начался закат великих имен бельканто? Конечно, отсут¬ствие электричества в XIX веке делало весьма приблизительным освещение сцены, тогда как се¬годня режиссеры, в том числе пришедшие из кино, обретают в опере пространство для своих изысканий. Художники получили доступ к син¬тетическим материалам, покончив с рабской зависимостью от картона. Но синтетические ма¬териалы, позволив раскрыться режиссеру и ху¬дожнику, ограничили возможности певца, пог¬лощая голос и скрадывая столь выигрышный эф¬фект, каким является звуковая реверберация. Недавно стали применять стеклопластик, однако он ненамного улучшил положение. Кроме того, над певцами учинили какую-то актерскую рево¬люцию. Жесты теперь должны быть менее “мело¬драматическими”, грим — не столь тяжелым, и вообще актерская игра одержала верх над соб¬ственно оперой. Не случайно поэтому Мария Кал-лас получила столь громкую славу в наше время. Достоинства сопрано у нее объединялись с досто¬инствами крупной драматической актрисы.

Лично мне довелось пережить несколько за¬мечательных и даже в чем-то гротесковых эпи-

зодов, связанных с этими изменениями. Особен¬но хочется упомянуть о следующем. Дело проис¬ходило в 1955 году на веронской Арене, где Роберто Росселлини ставил “Отелло”. Этот пример можно даже назвать образцовым. Росселлини не проявлял ни малейшего интереса к певцам, и вся его режиссура ориентировалась на световые эф¬фекты и передвижения масс. Присутствовавшая на репетициях его тогдашняя жена Ингрид Берг-ман посоветовала мужу упрятать подальше хо¬ристов как “дурной антизстетический элемент”.

Росселлини четырежды вызывал меня на ре¬петиции, чтобы ставить со мной мизансцены, и четырежды не являлся сам, однако его замысел постановки общих планов был грандиозен. Он задумал сделать более реалистичным и более драматичным ураган в первом акте с помощью искусственного тумана, в котором легко будет создать игру света. Здесь и проявилась его огра¬ниченность режиссера, который совершенно не разбирается в проблемах оперы. Если бы он все-таки встретился со мной и мы обговорили все мизансцены и мои выходы, можно было бы впол¬не избежать имевших место досадных послед¬ствий.

По замыслу Росселлини, Отелло должен был выйти и спеть знаменитую арию “Честь и слава! Мы флот врагов разбили в бою морском”, оку¬танный густым облаком дыма. Добиваясь имита¬ции урагана, режиссер распорядился поджечь в огромном металлическом ящике серу, пиротех¬нический порох и смоленый канат. Сцена, надо отдать должное, выглядела в высшей степени эф¬фектно, но годилась скорее для кинопленки, нежели для оперы. Что же произошло в действительности? Повалил густой, едкий дым, еще бо¬лее невыносимый оттого, что его гнали и кружи¬ли несколько вентиляторов. Дым был направлен как раз в сторону корабля, на котором мне пред¬стояло появиться.