Моя жизнь и мои успехи

Разговор принял крутой оборот; как обычно, последовало хамство. Американская печать, только и ждавшая случая забросать камнями Ма¬рию, воспроизвела с подробностями все ее пре¬тензии, а одна из вечерних газет поместила сооб¬щение об этом на первой странице под набранным крупными буквами заголовком: “Бинг прогоня¬ет Кал л ас”. Чистейшая фантазия, разумеется. Никто всерьез и не предполагал, что Бинг дейст-вительно решился прогнать К ал л ас. Однако пришлось вмешаться в дело нашей общей подру¬ге, журналистке Эльзе Максуэлл, знаменитой “американской сплетнице”. Эльза убедила Марию проявить побольше дипломатии. Но остается фактом то, что по окончании своего контрак¬та Каллас покинула Нью-Йорк и в “Метрополи¬тен-Опера” появилась вновь лишь спустя несколь¬ко лет.

Эльза Максуэлл была очаровательной дамой, королевой общественных настроений, без¬раздельной царицей нью-йоркского высшего света пятидесятых годов. Она бесплатно проживала в роскошных апартаментах отеля “Уолдорф-Астория”, устраивая для этой знаменитой гостиницы встречи, обеды и приемы при участии наиболее видных фигур текущего сезона. Быть приглашен¬ным к Эльзе Максуэлл означало входить в между¬народную элиту. Отсутствие же записки с приглашением могло повергнуть в уныние самого зако¬ренелого из светских карьеристов.

Как-то в 1953 году, во время одного из моих зимних наездов в Нью-Йорк, Эльза пригласила меня принять участие в званом вечере, устроен¬ном в пользу ветеранов войны. Максуэлл попро¬сила меня спеть там дуэт из “Отелло” вместе с Глорией Вандербильт, знаменитой мультимил-лиардершей, которая незадолго до этого разве¬лась с не менее знаменитым дирижером Леополь¬дом Стоковским.

Меня удивило то, что бывшая госпожа Сто¬ков екая увлекается вокалом. Все же я принял приглашение и на следующий день отправился на репетицию к Вандербильт, чьи апартаменты также находились в “Уолдорф-Астории”. Мне открыл камергер в ливрее, и сразу же в глаза бросилась невероятная роскошь гостиной: на попу белые шкуры, вокруг старинная мебель, ки¬тайские вазы династии Мин и обтянутое шелком кресло. Посредине красовался восхитительный концертный “Стейнвей”, тоже белый, в стиле ампир.

Я все еще оглядывался по сторонам, когда в гостиную вошла сама Глория Вандербильт. Я ото¬ропел. Стоковскому, как известно, было около семидесяти лет, и я ожидал увидеть даму сред¬него возраста. Глория же оказалась на удивле¬ние молодой, лет двадцати шести-двадцати семи, совершенной красавицей. Высокая, с темным от¬ливом волос, прелестным ртом и обворожитель¬ной улыбкой, она несла в себе типичную непри¬нужденность богатых американок. И, кроме то¬го, открытый характер, нескрываемое наслажде¬ние жизнью и жажду вкусить сполна собственного счастья. То есть то, что называется уверенностью е себе, За Стоковского она выходила совсем юной. Глория высказала мне свои похвалы, сообщила, что является моей почитательницей и что ей весь¬ма лестно петь со мной, хотя и всего лишь один дуэт. Признаюсь, я почувствовал себя в замеша¬тельстве лишь на несколько мгновений, так как в гостиной появилась Эльза Максуэлл с фотогра-фом. Женщины обнялись, и Эльза попросила нас сфотографироваться вместе у фортепиано для “Нью-Йорк Тайме”. В тот день репетиция так и не состоялась.

Повторная встреча оказалась ненамного пло¬дотворнее. Мы едва-едва взяли лишь несколько нот из “Отелло”. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Глория была обольстительной женщи¬ной, и, признаюсь, мне никак не удавалось сос¬редоточиться на музыке. Впрочем, и она не проявляла большого интереса к “Отелло”, а боль¬ше болтала и выпытывала подробности моей жиз¬ни. Ее помыслы в тот момент были обращены вовсе не на концерт для ветеранов.

Некоторое время наше знакомство продол¬жалось в таком же духе. Как-то вечером в “Метро¬политен” Максуэлл закинула удочку на тему о новой встрече с Глорией. И поскольку было из¬вестно, что Эльза любила устраивать нежную дружбу, я уклонился от предложения журнали¬стки. На ее счету уже было несколько нашумев¬ших знакомств. Самым знаменитым из всех бы¬ла пара Али-Хан и Беттина. Затем она пыталась свести Ивонну Де Карло, знаменитую актрису, символ красоты в послевоенные годы, и баса Чезаре Сьепи. Но у этих не сладилось. Помню, Эльза Максуэлл все время держала торчком указательный палец, будто диктовала собе¬седникам какой-то закон и одновременно разъяс¬няла, что возражения не допускаются. Статья, которая затем вышла в “Нью-Йорк Тайме” и еще в двадцати связанных между собой американ¬ских газетах, произвела на многих кошмарное впечатление. К счастью, Эльза питала ко мне сим-латию и рассматривала меня как образцового итальянца. Однажды она приезжала к нам в Лан-чениго. Мы обедали возле бассейна, и она без умолку трещала о красотах Италии и о наших общих знакомых в Нью-Йорке. У меня на голове была феска, а на лице борода, отпущенная спе¬циально к спектаклю “Отелло”. Все это ужасно веселило Эльзу, и она чувствовала себя у нас как дома.