Моя жизнь и мои успехи

Ясно, что открытие сезона должно было сов¬пасть с триумфом “божественной”. Однако и у меня имелось имя и целая карьера зa плечами, а также оказавшаяся под угрозой репутация. Кро¬ме того, я был тут не последним. Пришлось по¬говорить с директором театра Гирингелли и пот¬ребовать, чтобы тот отдал конкретные распоряжения относительно цветов. Я не хотел, чтобы их бросали на сцену из зала, и сказал: “Преду-преждаю. Как только мне станет известно, что для Каллас заранее готовят цветы и раздают их нужным людям из публики, я немедленно орга¬низую то же самое для себя. Судите сами, как бу¬дет выглядеть серьезный театр “Ла Скала”, если его сцена станет филиалом кладбища Музокко”.

Гирингелли заверил, что все будет как подо¬бает. И действительно, спектакль прошел без суч¬ка и задоринки. Мария насладилась своим триум¬фом, я тоже, однако иллюзия равенства просуще¬ствовала всего лишь одну ночь. На следующее ут¬ро в газете “Эпока” появилась обширная статья с множеством фотографий, посвященная нашему спектаклю. Марию Каллас по заслугам превозно¬сили, но в тексте говорилось, что под управле¬нием маэстро Антонио Вотто она “вместе с груп¬пой прочих солистов” блистательной звездой яви¬лась в “Норме”. Разумеется, это была откровенно состряпанная еще до спектакля статейка, но я не мог потерпеть, чтобы со страниц крупнейшей наци-ональной газеты меня публично называли “про¬чим солистом”. И пришел в неслыханную ярость. Я жил на улице Анелли, и редакция “Эпоки” нахо¬дилась прямо за моим домом на улице Бьянка ди Савойя. Я потребовал разговора с директором Энцо Бьяджи. Тот, выслушав мои доводы, согла¬сился, что мне нанесен моральный ущерб, и поста¬рался исправить положение. В следующем же номере опубликовали мой крупный фотоснимок в костюме Поллиона с подписью: “Триумфатор”.

Но столкновение с Марией оказалось всего лишь отсроченным. Во время одного из дневных спектаклей я сидел, гримируясь, в своей артистической, когда ко мне заглянул Этторе Пармеджани, бывший тенор, возглавлявший в ту пору офи¬циальную клаку “Ла Скала”. «Кое-кто, - ска¬зал Пармеджани, — требует, чтобы я не поддержи¬вал аплодисменты публики в твой адрес после арии “В храме Венеры со мною…”»

Я поразмыслил секунду. Либо крепко спаян¬ный “клан” дал трещину, либо там опасались, что мой чрезмерный успех затмит и без того блиста¬тельное выступление Марии. Всего за несколько дней до этого критик “Коррьере делла сера” Фран¬ко Аббиати написал следующее: “На нашей па¬мяти не было другого такого Поллиона, как Марио Дель Монако”.

Разумеется, я любил Марию и восхищался ею, но и допустить, чтобы меня переплюнули, не мог. Когда доходишь до оперных вершин, такого рода подробности приобретают решающее значение для карьеры. Так же как и Мария Каллас, я нахо¬дился на вершине, твердо намереваясь пребывать там и далее.

В тот же вечер между мною и Каллас произо¬шел самый настоящий скандал. В третьем акте я заметил, что Мария стремится держать высокие ноты дольше, чем необходимо. Я понял, что борь¬ба началась. Я ответил в том же духе, насколько мог. Мария не уступала. Она была великолепной Нормой, я - не менее великолепным Поллионом.

NORMA – La Scala – 7.12.1955 – Callas, Simionato, Zaccaria - Votto

Когда я солировал, Мария во все глаза наблюдала за мной, выискивая признаки отступления. Я де¬лал то же самое с теми же намерениями. Естест¬венно, что по окончании акта публика разрази¬лась грандиозными овациями, но маэстро Вотто, выходя вместе с нами на поклоны, заметил, что у нас далеко не все в порядке. Когда закрылся занавес, Вотто раздраженно заявил: “Вы слишком увлеклись. Считаю, что необходима еще одна рабочая репетиция с форте¬пиано”.

Мария холодно перебила его: “Обошлись бы и без репетиции, если бы не скверные коллеги. И вообще, если бы кое-кто здесь был кавалером, он позволил бы мне сегодня показаться одной”.

Я обратил это в шутку. “Жаль, — сказал я, — но тут действительно кавалеры, и одна ты нигде не покажешься”.

“Истерик!” — закричала Каплас.

“Психопатка!” - сорвался я….

В это время под гром аплодисментов вновь открылся занавес. Мы заметили, что за нашим препирательством наблюдает публика и, видимо, страшно веселится. Опыт не дал нам оробеть; мгновенно изобразив на лицах улыбку, мы взя¬лись за руки и пошли на поклоны.

Когда занавес закрылся, Марию снова поне¬сло: “Я всех вас сегодня задавила!”

Как раз в тот вечер мне не хотелось оста¬влять за кем бы то ни было последнее слово, и я сказал довольно жестоко: “Не волнуйся, вот ско¬ро приедет Тебальди, приведет тебя в чувство”.

Мария взвилась как фурия. У нее были пре¬красные, словно точеные, руки и длинные лаки¬рованные ногти. Тигрицей она набросилась на ме¬ня, сдерживаемая своей личной горничной и Meнегини. Мы сцепились среди толпы, хлынувшей на сцену после спектакля. Кто-то утверждал, искренне или нарочно, что ему показалось, буд¬то Каллас при этом дала мне хорошего пинка. Это был чистый вымысел, но на следующий день об этом судачили все газеты. На некоторое время и я превратился в ее официального “врага”.