Моя жизнь в Мокше

Все, кто ступает на эту священную землю, освобождаются от чувства страха. Они снимают его с себя как обувь при входе в храм, потому что там, откуда они пришли, все пропитано этим чувством, и оно как пыль остается на их следах. Людям Мокши не знакомо чувство отделенности и, в силу этого, они не проявляют агрессии, зависти и корысти. Их образ мысли в корне отличается от мышления обычных людей, для него свойственно полное принятие всего происходящего. В связи с вышесказанным, в общении и межличностных отношениях этих людей отсутствуют хорошо знакомые нам моменты неловкости и умственного замешательства, особенно явно проступающие в больших городах, где языковая общность не является гарантией взаимного понимания. Среди жителей поселения никогда не возникает трудностей в коммуникации, контакт между ними устанавливается интуитивно и не требует дополнительных кодов для устранения дистанции.

С первых дней моего появления в Мокше я словно находился в заколдованном круге. Между мной и людьми лежала невидимая черта, и мои попытки вступить в диалог оборачивались различными казусами, тем самым оставляя в сомнениях относительно адекватности такого общения. В действительности, тот канцелярский язык, который я привык использовать в письме и повседневной речи, оказался совершенно непригодным в настоящих условиях. Впервые за свою академическую карьеру я усомнился в пользе научного мышления. Природные качества своего ума — воображение, фантазию, остроумие, я принес на жертвенный алтарь науки, методично заполняя его логическими понятиями. Теперь мне пришлось отбросить интеллектуальные костыли, поддерживающие мнимое равновесие, и я был вынужден заново учиться ходить, словно ребенок, впервые вставший на ноги.

Сложно было признаться себе в этом, но, похоже, я не был готов к тому радушному приему, который ожидал меня в деревне. С самого начала я хорошо вооружился приобретенными знаниями и опытом для постепенного налаживания контактов, выстраивания отношений, а в реальности столкнулся с совершенно обезоруживающей открытостью и очевидной невозможностью сохранения требующейся для работы дистанции. Конечно, такое радушие не могло быть всецело полным, и по моим расчетам должно было иссякнуть после совершения ритуалов гостеприимства, но почему-то поведение этих людей не укладывалось в известные мне схемы. Казалось, они буквально переполнены этим радушием, сочетающим в себе доброту, благожелательность, доверчивость, и готовы делиться этим с другими безвозмездно.

Вокруг себя я видел счастливых и умиротворенных людей, на лице которых не было ни тени отчужденности, ставшей привычной для меня за время городской жизни. Они распространяли душевное тепло, проникающее в самые глубины моего существа, в то время как мой ум метался в сомнениях, не находя опоры в знакомых ему эмоциональных реакциях. Я расхаживал по деревне с идиотским видом, пытаясь выражать радушие, то и дело сменявшееся на нарочитую серьезность. Мое лицо застывало в масках, в коих я без труда узнавал наигранные социальные роли, и мне приходилось опускать глаза, чтобы не выдать свое замешательство перед чистыми, искренними взглядами мокшан. — Намасте, брат! — слышал я приветственные слова, и чувствовал, как каждый вкладывает в них частицу своей души. — Намасте! — отвечал я заученным тоном, стараясь держать себя непринужденно и одновременно ощущая, что эти люди видят меня насквозь.

Внутри меня назревало смутное беспокойство, что-то непрестанно шевелилось и искало выхода, подобно младенцу во время родовых схваток. Я остро чувствовал нехватку внутренней свободы и был готов на все, чтобы освободиться здесь и сейчас, скинуть с себя весь груз социальных норм и личных привычек. Мой ум был переполнен бесполезными знаниями, которые прежде я тщательно консервировал, считая это занятие интеллектуальным развитием. Теперь я нуждался в том, чтобы опорожнить все свои запасники, освободить место для нового опыта, познать и снова отбросить приобретенные знания как балласт. Во мне росло желание превратиться в ничто, стать ветром в поле или необработанной почвой, но в реальности я чувствовал, как внутренние ростки не могут пробиться через кору ментальной оболочки, покрывшей мое существо.