Моя жизнь в Мокше

Я чувствовал себя странником, пришедшим в мир людей из звездных миров, космическим агентом, заброшенным на чужую планету и по неосторожности забывшим коды доступа к базе знаний. Вопреки задачам исследования, приведшего меня сюда, я больше не мог опереться на платформу своего ума, и мне пришлось отбросить все старые концепции, служившие ему лакомой пищей. Стоило отдавать себе отчет, что для меня, как человека, посвятившего жизнь умственной работе и потратившего лучшие годы на его образование, ум служил фундаментом структуры личности, и разотождествление с ним было равнозначно ритуальному самоубийству. Мне было известно о таких практиках, но только с теоретической точки зрения. Проводить такой опыт на себе было исключительно смелым решением.

Однако судьба не оставляла мне выбора, один за другим сгорали мосты, связующие с прошлым, и казалось, назад пути уже не было. Одна лишь мысль не оставляла меня все это время. Если я не являюсь этим умом, скрывающим мою подлинную сущность, если я не есть это тело, с которым привык отождествлять себя в течение жизни, если я не есть все эти отождествления, сменяющиеся в зависимости от обстоятельств и времени, если я — это лишь поток переживаний, в котором не больше постоянства, чем в молекулярных трансформациях, воспроизводящих мою физическую форму, то кем в действительности являюсь я? Этот вопрос стал лейтмотивом моих медитативных практик, и я не уставал повторять его в уме, погрузившись в созерцание внутреннего света в области межбровья.

Покрывало Майи становилась все тоньше, и реальность все более четко проявлялась в различных жизненных ситуациях, игриво созданных всесильной волей Абсолюта. Я стал ощущать значимость каждого момента жизни, его наполненность и уникальность. Чудо творения, происходящего здесь и сейчас, сила и провидение божественного разума открылись мне во всей полноте. Мое сознание было извлечено из глубокого подземелья, где во мраке неведения, в повседневной рутине я провел многие годы. Может быть, только в детстве или в ранние юношеские лета, мой мозг, еще не зашоренный умственными концепциями, был способен воспринимать такие откровения. Где-то в памяти сохранились их отголоски в виде ярких образных воспоминаний. Теперь же все образы стали настолько отчетливыми и реальными, как будто с глаз спала пелена, рассеивающая внимание.

По мере моего пребывания в Мокше, я постепенно терял из вида контуры привычной реальности и на зыбкой поверхности сознания стали вырисовываться детали нового мира. Моя картина мира наполнилась новыми красками — я начал видеть красоту окружающей природы, чувствовать дыхание леса и шелест звезд на небе. Рассветы и закаты, природные циклы и религиозные символы обрели особую значимость в моем внутреннем мире. В моей душе пробудилось чувство святости, и я с благоговением взирал на проявления божественного промысла во всем, что меня окружало. Утренние часы перед восходом солнца я неизменно посвящал молитвам и медитациям, а время заката проводил на пудже — храмовом ритуале богослужения.

Мой язык смаковал нектар святых имен, звуки лились рекой из моей груди, как из неистощимого источника Ганготри. Мой голос стал чистым и ровным, насыщенным интонациями и обертонами. И чем больше я проникался его гармоническим звучанием, тем сильнее росло во мне желание изливать его в окружающий мир. Мне хотелось наполнить все окружающее пространство вибрациями, рождавшимися в горловой чакре. Мои слова непроизвольно превращались в стихи, а песни в молитвы. По мере возможности я старался сдерживать себя от экзальтации, но был близок к тому состоянию, которое испытывают индуисты во время многодневных киртанов — религиозных песнопений.

Моя речь наполнилась яркими и точными фразами, которые заменили тяжеловесные вербальные конструкции, служившие мне прежде для изложения идей. На проверку они оказались совершенно бесплодны и постепенно начали отваливаться, как отсохшие ветви деревьев. Внутри появилось удивительное ощущение легкости и окрыленности, незнакомое мне прежде. Я опростился, отпустил бороду, стал носить холщевую рубаху, расшитую тесьмой. Городская одежда была выброшена вместе с балластом изживших себя привычек. Мне больше не требовалась обувь, потому что я вкусил радость хождения босиком. Благодаря этому мне не нужно было разуваться перед входом в сельский храм, так как больше не существовало разграничений между священным и мирским — вся земля, по которой ступали мои ноги, являлась для меня божественной обителью.

Эпизод 4. Три реки