Моя жизнь в Мокше

Я с трудом мог вообразить пешее путешествие по мордовскому бездорожью в направлении ульяновской области, и с большим сомнением отнесся к идее, что этот паломнический маршрут популярен среди пилигримов. Оставалось только воспринимать эту речь как некую аллегорию, метафору духовного пути, изобретенную хитроумным мистификатором. — А теперь послушай, что говорится об этом в пуранах, если пожелаешь — можешь записывать. Ты ведь по-прежнему носишь с собой записную книжку, не так ли? — обратился ко мне мой наставник. Я немного смутился от этих слов и непроизвольно протянул руку к котомке, дабы проверить наличие своего неизменного атрибута. Разумеется, он был на месте, и я одобрительно кивнул Васудеве, перелистывая исписанные страницы.

— Давным давно жил в этих краях один мудрец — риши и было у него три сына… — начал, было, рассказчик, но внезапно осекся. — Знаешь, — промолвил он, — а ведь меня ждут на ферме, работу никто не отменял. Давай пока повременим со сказками. Хари ом тат сат… — Закатав штаны и хрустнув коленями, он поднялся с насиженного места и молча удалился, оставив меня наедине с бесполезным блокнотом. Вероятно, это была очередная уловка, за которой скрывалась безграничная милость гуру, но во мне она оставила только чувства растерянности и недоумения. Повертев в руках блокнот, я окунулся в воспоминания о временах, когда ходил от двора ко двору и записывал сельские небылицы. Собрав немалую коллекцию мокшанского фольклора, я, тем не менее, так и не стал его носителем, оправдывая этот факт отсутствием таланта рассказчика.

Возможно, причина была в другом, и у меня просто язык не поворачивался повторять немыслимые с точки зрения здравого рассудка вещи. Впрочем, меня забавляли истории односельчан, некоторые из них я даже пересказывал при подходящем случае, но ни один не произвел на меня такого впечатления как легенда Васудевы. С ней я связываю череду событий, которые начали разворачиваться в дальнейшем, словно по сценарию волшебной сказки, и может быть, именно по причине недосказанности, началась ее скорейшая реализация в пространстве и времени. Сакральные образы исполнили свою судьбоносную роль и пробудили во мне магическое мышление, загадочным образом изменившее ткань окружающей реальности.

Погрузившись в себя, я не заметил течение времени, но, по-видимому, мое одиночество на берегу Суры было непродолжительным. Из задумчивости меня вывел негромкий всплеск, раздавшийся в нескольких метрах вверх по течению. Обернувшись на звук, я увидел цветочные венки, неторопливо плывущие друг за другом, закручиваясь в легких водоворотах. Вслед за этим я услышал женские голоса и вскоре у моей купальни изящно нарисовались юные девы, закутанные в разноцветные индийские сари. В их русые косы были вплетены цветы жасмина и казались они сестрами, единовременно достигшими пубертатного возраста. Я задержался взглядом на этом чудесном явлении и пропустил момент, когда один из венков причалил к берегу вблизи от меня. Моя рука невольно потянулась в его сторону, но вспомнив о символическом значении этого обряда, я не посмел достать венок из воды, а лишь помог ему продолжить свое плавание.

В тот же миг волшебство развеялось, и девы со смехом покинули купальню. Вероятно, они последовали вниз по течению реки или поднялись на поле, раскинувшееся за порослью прибрежных кустарников. Решив проверить свою догадку, я направился вверх по тропе и вскоре до моего слуха донеслись звуки песни, сопровождаемой незамысловатым музыкальным аккомпанементом. На поле моему взору открылось народное гуляние, в котором участвовали и мужчины и женщины, человек пятьдесят, по меньшей мере. В центре поляны, окруженной танцующим хороводом, красовался запевала-баянист, чуть поодаль на земле расположился барабанщик с двухсторонней индийской мридангой, вокруг приплясывала и хлопала в ладоши публика. Музыканты с истинно русским запалом исполняли гимн богине Кали, своим звучанием больше напоминавший Калинку-малинку, чем индийский храмовый бхаджан.

Присоединившись к числу слушателей, я встретился взглядом со своим соседом Болорамом — человеком общительным и благодушным. Приветствовав его, я посетовал на то, что порой меня приводят в недоумение те формы, которые принимает народная культура в результате смешения национальных традиций. Моего собеседника это ничуть не смутило. Он поведал мне о временах расцвета российского индуизма, когда мэтры ведического искусства привлекали неофитов своим песенным творчеством. Отсутствие музыкальной грамотности и слабое знание санскрита не служило им в этом препятствием. С тех пор не многое изменилось, и наравне с мастерами, исполняющими классические индийские раги, в деревне встречалось немало музыкантов-самоучек, избравших для себя фольклорный жанр.