Моё собачье дело

Мне стало совсем страшно. К тому же я ведь и сама ничего не поняла, но поделиться с ним этим не могла.

Кто-то из детей издал странный, скрипящий звук.

— О господи, — пролепетала мама.

Я уставилась на сеструху. Мне показалось, что если я увижу ее обычное безразличное выражение лица, которым она пыталась отделаться от всех своих оплошностей, то я не сдержусь и устрою с ней кровавую схватку. Но в этот раз ей повезло. Она практически сравнялась со своей подушкой, прижала уши и даже прослезилась от ужаса. Мне стало ее прям-таки жалко.

Скрестив руки, мама с каменным лицом и ртом, сжатым в тонкую полоску, вышла в коридор.

— Вы что, с ума сошли? — спросила она так спокойно, что я приготовилась к тому, что в следующую секунду она бросится на нас и начнет душить.

Мы молча уставились на нее. Сеструха заискивающе повиляла хвостом. Но таким дешевым маневром маму было не впечатлить.

— Вы что натворили, я вас спрашиваю? — грозно сказала она и сделала шаг в нашу сторону.

Я напряглась так, что, казалось, еще немножко, и я превращусь в каменную статую. Мне казалось, что мама действительно ждет от нас вразумительного ответа. Мы же тупо продолжали молчать. Тут из-за ее спины появился папа с растерзанным, некогда элегантным, коричневым ботинком на шнурках.

— Я их сейчас убью, — предупредил он.

Еще до того, как я успела осознать сказанное, раздался истошный вопль, и на папе повисли Никуся с Сашкой.

— Не надо! Папочка, пожалуйста! Оставь их! — наперебой орали дети, и я уже который раз поразилась их таланту расплакаться в два счета. Слезы текли реками, и перекошенные лица налились краской.

— Да ладно вам, ладно, — закатил глаза папа, спихивая с себя орущую кучу-малу.

— Не надо давать мне карманные деньги следующие полгода! Купите на них новую обувь! — ревел Никуся. — Нет, год, не полгода, год!

Я подняла на него благоговейный взгляд. В моих глазах этот мальчишка окончательно стал героем. И каким-то чудом нас обошло не только жестокое наказание, но какое-либо наказание вообще. Наверное, мама с папой просто не смогли вовремя прийти в себя от увиденного, а потом уже было поздно. За любой мелкий проступок нам влетало больше, чем за это чудовищное преступление. Никто, видно, включая и саму сеструху, просто так и не понял, что это такое произошло тем вечером. Но с тех пор вся обувь пряталась от нас в какие-то потайные места и закрывалась на десять замков. А я, после тщетных попыток добиться от сеструхи хоть какого-нибудь объяснения, махнула на это дело лапой, но это загадочное происшествие навсегда осталось одной из моих любимых баек.

Второй инцидент, про который я обещала рассказать, касался уже меня и был намного страшнее истории с обувью на кухонном столе. Я понимаю, что трудно себе такое представить, но это так. Меня все еще начинает трясти, когда я об этом вспоминаю.

Дело было вечером. Все были дома. Папа о чем-то размышлял в кресле и изредка поглядывал на книжку, лежащую у него на коленях. Мама готовила ужин на кухне, а дети носились по всему дому. В какой-то момент Никусе это наскучило, и он, не вдаваясь в извинения и объяснения, отправился к себе наверх. Сашка поистерила, но, поняв, что брата этим не вернешь, переключилась на меня. Она знала, что сеструху лучше было не трогать. Так как у меня была более устойчивая психика и я так и не научилась этого скрывать, объектом для всяческих изощренных мучений и гонений обычно выбиралась я.

Начиналось все с отнюдь не нежного трепания, после которого весь ковер был усеян клочьями шерсти, и предлагания мячиков. С этим стоило сразу соглашаться, потому что это было самое безобидное Сашкино развлечение. Надо было просто бегать за мячом и приносить его обратно. Не сложно. Но Сашке это довольно быстро наскучивало, и тогда мне приходилось несладко. Вы даже не представляете, насколько ужасен может быть топот маленьких детских ножек, когда они несутся за вами. Какими страшными могут казаться пухленькие ручонки, когда она тянутся к вашему хвосту, который вы и так уже жмете чуть ли не к самому горлу. Я была не против, когда Сашка гоняла меня при прогулках по лужайке, там у меня было явное преимущество, и я то и дело давала ей дотронуться до себя, зная, что в любой момент я выскользну из ее объятий и понесусь, вольная, как сам ветер. Дома же явное и неоспоримое преимущество было у Сашки. Она знала все углы и потайные места и умела лихо загонять меня в засады. Самым ужасным местом был опять же кухонный стол. Если оказаться под ним, загнанной в самый дальний, темный угол, то сбежать уже совершенно некуда. Ни влево, ни вправо, ни вперед, ни назад и даже ни вверх (там, разумеется, была столешница). Еще можно было запросто запутаться среди бесчисленных ножек стульев, и тогда уже не вдаться в животную панику было практически невозможно.

Тем вечером случилось именно это. Мама, конечно, заметила мои страдания, но явно была погружена в какие-то свои важные размышления, так как не предала Сашкиным гонениям должного внимания.