Моё собачье дело

— Послушай-ка, — обратился он к сыну и занял серьезную позу, — а что, если к тебе и правда кто-нибудь придет на терапию, — вокруг последнего слова папа нарисовал пальцами в воздухе кавычки, отчего Никуся поджал губки, — и будет здесь покусан? Он же на нас в суд подаст! Придется платить еще что-то, боже упаси. Что-то я раньше об этом не подумал.

— Я составлю договор! — разволновался Никуся. — Не переживай, все будет нормально!

Я решила удалиться на свою подстилку и не слушать русскую рулетку нашей судьбы, ничего не понимая. Сеструха стояла у стеклянной двери в сад и смотрела на дождь.

Вскоре папа оторвался от компьютера и ушел, надев смешной черный костюм, как на похороны, и разнеся резкий запах жуткой нервозности по всему дому, а Никуся взялся за наше воспитание. Из карманов его штанов доносился довольно-таки зазывный аромат мелких вкусняшек.

— Тренировка! — провозгласил он и важно выпрямился.

— Сидеть! — умудрился прокричать он по слогам, словно для глухих, и подтянул к себе руку ладонью вверх.

Сеструха звучно зевнула. Мы и так уже сидели.

— А, ну да, — смущенно почесал щеку Никуся. — Вставайте!

Понятное дело, мы не были намерены ничего такого делать, так что Никусе пришлось самому поднимать наши задние части. При этом я повеселилась над сеструхой, которая, как мертвая слизкая селедка, поджимала хвост к пузу и при каждой Никусиной попытке поставить ее на ноги все больше обмякала и растопыривала когти на лапах. В конце концов Никуся раздраженно хлопнул ее по спине. Тут шутки закончились. Я сурово посмотрела не обнаглевшего хозяина, а сеструха худо-бедно забалансировала на паркете, судя по звуку, на одних когтях. Никуся слегка покраснел, то ли от стыда, то ли от злости, и повторил свой странный жест.

— Сидеть!

Сеструха случайно плюхнулась на попу, потеряв равновесие, и вызвала тем самым бурную реакцию у Никуси. К чрезмерным поглаживаниям и восторженным возгласам добавились и вкусняшки из штанов. Сеструха застенчиво повиляла хвостом, не понимая, чем это она заслужила такое превозношение, столь редкое с какой-либо стороны, и начала чавкать лакомыми кусочками. Никуся перевел внимание на меня, стоящую.

— Сидеть! — снова повторил он и поднял руку, отчего сеструха как бы между прочим вздрогнула.

Что-то у меня не было настроения выполнять команды. Конечно, я их знала, некоторые, по крайней мере, но обычно предпочитала не подавать виду. А то люди любят злоупотреблять существами, кажущимися им неразумными.

Никуся же был упоен. Все повторяя одно и то же слово, как заевшая пластинка, он принялся толкать мой зад в направлении паркета. Вы когда-нибудь пробовали усадить собаку, которая этого не хочет? Вы скажете, что это тяжело, я же скажу — невозможно. А знаете почему? Потому что в какой-то момент нам надоедает сопротивляться вашему своеволию и мы просто садимся, а вы думаете, что это вы нас заставили силой духа и тела. Вот знайте теперь всю правду!

Я села и получила свою дозу неискренних похвал и сухих комочков, пахнувших мясом. Стоило нам дожевать, усеяв пол крошками, как Никуся приступил к следующему пункту.

— Дай лапку! — сказал он и ткнул мне в лапку. Я отвела взгляд.

— Дай лапку! — настойчиво повторил Никуся, сам взял мою лапу и положил себе в руку. Потом снова поставил ее на место.

— Дай лапку!

Я горько вздохнула и дала Никусе то, чего он желал. «Молодец, молодец, держи вкусняшку». Никуся переместился к сеструхе, старательно таращащейся куда-то вдаль. Сеструха, как страус, придерживалась того мнения, что если она никого не видит, то не видят и ее. Лапки она никогда направо и налево не раздавала и вообще брезгливо относилась к этому делу, но Никуся был беспощаден. Он держал вырывающуюся сеструху за вытянутую лапу и повторял при этом, какая она хорошая собака. Смехота!

В таком духе продолжалось наше веселое обучение до самого возвращения папы.

Входная дверь захлопнулась с возмущенным скрипом, и из коридора донеслось какое-то страшное слово. Исходя чисто из звучания, так-то оно было мне незнакомо.

— Что-о-о ты сказал? — как-то испуганно обрадовался Никуся и вскочил на ноги.

— Ой, ты дома? — жутко смутился папа, и его красная голова появилась в дверном проеме.

— А где мне быть? — улыбался Никуся, как работник вольера, заставший делающего невинный вид пса при растерзании подстилки. — А что это ты такое…

— Ладно, Николай, оставим это, хорошо? — вдруг взъелся папа. Да-да, как известно, лучшая оборона — это нападение. — Я безумно устал, дай мне отдохнуть. Все нервы вытрепали.

И папа со страдальческим видом упал на диван. Никуся обиженно отвернулся. Папа тер глаза и не заметил этого. Никуся всхлипнул.

— Ну прости, — вздохнул папа и протянул руку к спине сына. — Просто меня действительно замучили. Ну подойди сюда…

Шмыгая носом, Никуся прошел к дивану и опустился на краешек.

— Что, так страшно было?

— Да что значит страшно? — скривил рот папа и погладил Никусю по руке. — Просто когда приходится унижаться… Ладно, правда, оставим это…

— Знаешь, что канистерапия прекрасно помогает и при стрессовых состояниях? — внезапно оживился Никуся.