Моё солнечное наваждение

К утру, когда на Ярину наконец-то начала накатывать усталость после продолжительного нервного напряжения и истерики, приехала Нина — позвонил Герман, попросту опасаясь за здоровье своей девочки. Может, нужно было вызвать врача, или достаточно дать успокоительное? Только какое? Кроме лёгкого обезболивающего, пластырей, бинта, перекиси водорода да дежурного мирамистина по старой, ещё студенческой привычке, в пентхаусе ничего не было.

Нина долго обнимала Ярину, гладила по спине, голове, вытирала с лица слёзы мягкими ладонями. Герман не мог отделаться от грёбанного дежавю. Когда-то, три жизни назад, она так же обнимала семилетнего Герку, обещала, что всё у него жизни будет хорошо. Отлично даже, да так, что все удивятся! И ведь сбылось…

— Ты к бабушке все эти дни ездила? — спросила Нина более-менее успокоившуюся воспитанницу.

— Да, — со всхлипом пропищала Ярина, потирая покрасневшие глаза, ставшие от слёз ещё более синими, нечеловеческими.

— Такси брала?

— Елисей присылал из парка своего папы…

— Елисей — это хорошо. — Нина погладила и без того растрёпанные волосы Ярины, бросила взгляд на Германа одновременно с подопечной.

Нинин взгляд говорил: мол, видишь, никакой катастрофы не случилось, развёл панику. Грегор Елисей — подходящий мальчик, самая лучшая кандидатура в кавалеры для наследницы Дмитрия. Куда ты сынок, со своим холопским чином в их барский ряд лезешь…

Ярина же прикусила губу и настороженно ожидала реакцию Германа. А какая у него должна быть реакция? Какая, чёрт возьми?! Что он должен сказать или сделать? Что, мать твою?! Царевич, мать его за ногу, Елисей! Уточнять подробности? Как, каким образом, вернулся ли розоволосый на Родину или издали помогал? Устроить Ярине сцену ревности в день смерти последнего близкого человека?

Есть вещи важнее ущемлённого эго, ревности, амбиций. Герман это понимал. Он никогда не был святошей, не слыл добродетельным. Последние его действия и вовсе выходили за рамки добра и зла. Обвинение биологического отца в преступлении на основании личной неприязни. Себе Герман признавался — основная причина внезапного везения бригадира Семёнова — вовсе не жажда правосудия, а желание отыграться за жизнь и смерть матери, слёзы маленького Герки, его обиды, бесконечное чувства голода. Ситуация с Ланой-Светланой — нелепым гибридом Винни-Пуха и лягушки. Заслужила… Заслужила ли? Дурочка, всего лишь тупая, восемнадцатилетняя девчонка, вообразившая себе красивую жизнь за счёт первого состоятельного мужика, которого увидела. Поверившая в эту самую жизнь. Завистливая, подлая, глупая, но ведь — девчонка. Сопля, которой он, возможно, испортил жизнь.

Принимай ответ от мироздания, Марков, не обляпайся!

Похоронами и всем, что с этим связано, занимался Герман лично. Нужно было доверить любому из заместителей: по большому счёту, никаких чувств в отношении полоумной старухи у Германа быть не могло, а к Ярине были. Сильные. На разрыв аорты.

Про Елисея Герман предпочёл не спрашивать, не лучшее время для разборок. Ярина сама поспешила объясниться, когда Нина вышла из спальни, решив, что подопечную можно оставить наедине с Германом:

— Я не знала к кому обратиться, — пискнула Ярина, виновато заглядывая в лицо Германа. — Позвонила Елисею, он договорился с папой… из Англии договорился.

— Спасибо ему, что помог, — спокойно ответил Герман.

— Ты злишься?

— Ярина, ты вправе сама выбирать друзей, того, к кому обращаться в трудной ситуации. — Герман погладил её по голове, как нашкодившего ребёнка. — Я не злюсь, — добавил он спокойным тоном. — Просто знай, что ко мне ты можешь обратиться в любой момент. — Наверное, именно этих слов, уверенности не хватало Ярине. Ей всегда не хватало уверенности в себе и людях, Герман не смог стать исключением. Надеялся, что пока. Со временем сможет, справится.

Виноват ли в недоверии он, она, или чёртова судьба, что швыряет из крайности в крайность девушку, которой едва исполнилось девятнадцать лет? Из домашнего, маминого, бабушкиного ребёнка — в детский дом. Из статуса сироты в положение одной из самых богатых девушек страны.

— Хорошо, — тихо-тихо, себе под нос, ответила Ярина. Позволила себя раздеть, уложить, укутать одеялом и теплом тела, и после почти сразу уснула.

Нина в ту ночь ничего не сказала, не вспоминала наследственность, не обвиняла сына в глупости, недальновидности. Не задавалась набившим оскомину вопросом: «за что?». Может, наконец нашла для себя ответ, смирилась, приняла ситуацию такой, какая она есть: некрасивой, мало похожей на сказку, несправедливой ко всем и вся в этой истории? Герман не стал задавать вопросов, Нина молча уехала домой.

Хоронили бабу Тосю в родном селе, под городком, где Ярина провела детство. Оказалось, старуха просила об этом четырнадцатилетнюю внучку, когда память ещё была при ней. Отказать своей девочке Герман не смог, хоть и не видел особенного смысла в исполнении последней воли усопшей. Делал не ради старухи, а ради Ярины. Он жил ради неё, мог и умереть, если бы пришлось.