Моисей: сквозь время

– Это будет трудно скрывать, особенно когда вас будут судить. Однако, я могу предоставить вам возможность лично объясниться со своей сестрой. Присаживайтесь. – Лем удовлетворенно откинулся на спинку кресла и меланхолично произнес, – слушаю вас, месье Бюжо, внимательно. Ради чего вы заставили Джона Ли замолчать навсегда?

Анри постоял молча. По нему было видно, что он сильно нервничает, но всё же сквозь эту дрожь проступало умиротворение. Это были проблески спокойствие убийцы, наконец, освободившегося от своего бремени, освободившегося от необходимости лгать и скрываться.

Шатающейся походкой юноша зашагал по кабинету взад–вперед. Слова, с привкусом обреченности, плавно формировались в стойкие предложения и водопадом стекали с его губ.

– Я подделал результат отдела Эрцхайма. Ради сестры. Жаль, что ничего из этого не получилось. Как это не печально, но они имели полное право быть вместе. Я узнал результат заявки раньше их самих и сумел сделать так, чтобы данные изменились.

– Что же стало причиной той ссоры? Джон узнал, о вашей выходке?

– Он сказал, что никакого отношения к Мишель не имеет, и что это её проблема, раз она потеряла голову. – Анри с силой сжал кулаки. Его глаза сверкнули чистой ненавистью. – Он ещё что–то говорил, но я уже плохо помню. Я толкнул его. А потом все как–то само собой.

– Расскажите, Анри, как вам удалось подделать результат отдела Эрцхайма. – Лем уже предвкушал снова услышать о таинственном программисте–взломщике.

– Нашёл человека. Он может делать всякие такие штуки… Вы понимаете.

– Более чем. А что он потребовал взамен?

– Я работаю в зоосаду. Единственное, что я мог достать – это меха и кожу забитого скота.

– Зачем этому человеку мех?

– Он не спрашивал меня о мотивах моей просьбы, я не вдавался в подробности его нужд и желаний.

– Как состоялась передача платы? Он назначил место?

– Верно, – Анри удивлённо посмотрел на Инспектора.

– И в лицо этого человека вы никогда не видели?

– Точно так. – Анри обессилено присел на стул у стены

– Дайте угадаю. "Свободное пламя"?

Зрачки юноши задрожали в испуге. Минуту он колебался, трепеща в муках, через которые проходит каждый человек, стоящий перед выбором. Лицо Анри перекосилось от усилия и боли, он судорожно перебирал тягучие мысли. Мгновение, и на лице разлилась расслабленная покорность. Он вздохнул и тихо произнес:

– "Сердце в огне».

Глава 19

Мириады мультиколёрных электрических звезд мерцали над главной палубой. Они переливались, подмигивали, делились на группы по цветам, гасли и разгорались вновь. Ещё выше к потолку закрепили зеркальный шар. Пульсары озаряли его красным, желтым и синим светом, и тогда пиксели шара отбрасывали зайчиков отражения во все стороны. На помосте, на фоне красного полотнища люди в причудливых костюмах репетировали танцы, декламировали стихи, прогоняли диалоги какого–то спектакля. Мелькали имена Шекспировской трагедии, но Лем никак не мог вспомнить, какой именно. "Офелия… Полоний… – проговаривал он в голове, надеясь поймать ассоциацию и вспомнить содержание трагедии. – Все умерли в конце. Это уж точно. Мрачная Земная поэзия… А ведь они жили в окружении просторных лесов и полей, под лучами живого теплого солнца. И всё равно не могли радоваться жизни…"

По всему кораблю из динамиков разливались рождественские мотивы. Они призывали радоваться приходу праздника, делились тайнами Земли, воспевали снегопад и таинственного бородатого дедулю в красном кафтане.

Жители Моисея с самого утра пребывали в состоянии экстатического предвкушения. Сам по себе праздник представлял из себя отсчет истекающих секунд 2499 месяца. После обнуления всех указателей даты и времени, побежит первая секунда нового 2500 месяца, который, вопреки ожиданиям мечтателей, окажется точно таким же, как его предшественники.

Элла была права, большинство жителей корабля в этот праздник будут отмечать блеснувшее на горизонте окончание перелета, окончание затянувшегося на десять поколений путешествия. Пройдет всего четыреста месяцев, и корабль, наконец, коснется поверхности Осириса. Уже будут другие правила, другие условия. Люди станут другими. Но Лем этого не застанет никогда…

Инспектор сглотнул ком горькой обиды и покинул хаос шумной палубы. В тишине своего кабинета он воображал, как касается трава его голых ног, и как мягкий ветерок щекочет ноздри, разнося пряные запахи полевых цветов; как приятно под палящим солнцем умыться ледяной водицей горного ключа, и как мягко лежать на склоне зеленого холма. В безграничном воображении он осязал неизвестное, но такое родное. Предчувствие. Или самовнушение. Лем никогда не ощущал дуновение ветра или зноя солнца. Он никогда не был в горах и совершенно не знает, как пахнут цветы. Но мысли настойчивым бредом относили его на воображаемую планету, где всё было знакомо, как будто он там был. Просто воспоминания по какой–то причине не сохранились. И только подсознание пробуждало в памяти отголоски утраченных картин, видений, чувств и ощущений.