Мокруха

Когда амбалов в полвосьмого выгружали из автобусов во дворе УВД, все сотрудники сбежались поглазеть на толпу «Шварценеггеров». Пришибленная пустым мешком, трясущаяся и плачущая горючими слезами стокилограммовая горилла — зрелище впечатляющее… А пятнадцать трясущихся горилл…

В отношении четверых удалось доказать разбойные нападения, были изъяты похищенные вещи. Остальных пришлось отпускать. Но Норгулин знал, что им еще встречаться и встречаться…

— Бог мой, когда же все это кончится? — вздохнула Света, отхлебывая чай из стакана в серебряном тяжелом подстаканнике. Подстаканники изъяли сегодня ночью, и трудно было отказать себе в удовольствии попользоваться ими, прежде чем сдать в камеру хранения для вещественных доказательств. — Убивают они друг друга, убивают. Садятся в тюрьму. Дохнут как мухи. И все равно меньше их не становится.

— Никогда это, Светочка, не кончится, — рассудительно произнес Норгулин. — На место одного павшего бойца встают трое новых.

— Почему бы им не жить, как все люди? Почему обязательно нужно грабить, пытать, убивать?

— Деньги. Мани-мани, — сказал Норгулин. — Если и те, что с депутатскими значками, и те, что при власти, и те, что постоянно на экранах телевизоров и в газетах маячат как форейторы прогресса, воруют, воруют и еще раз воруют, почему бы этим детям перестройки не грабить и не убивать?

— Мне иногда кажется, над нами всеми нависла черная тень. — Светлана отхлебнула чай. — Зло растекается подобно гною из нарыва. Какое-то космическое зло, от которого подпитываются, черпают силы все больше и больше людей. Насилие, смерть — мы ничего не можем поделать с этим, они символ времени. Автомат Калашникова — любимая вещица в наше время. Да что бандюги! Мы сами, что, не попадаем под эту тень, которая захватывает все новые и новые пространства? Мы тоже живем насилием и смертью. Мы, сотрудники милиции.

— Не равняй, — поморщился Норгулин. — Цели разные. Мы хотим эту тень разогнать. И тут вряд ли применимы слова о том, что мир спасет доброта, что, получив по левой щеке, нужно подставить правую.

— По-моему, мы попали в заколдованный круг, из которого не выбраться. Мы зациклены на насилии.

— А на чем нам, стражам порядка, еще быть зацикленными? — встрял в беседу Рудаков. — «Место!» — любая дрессированная собака знает эту команду. Дикая — не знает. Любой человек, которому по душе насилие, тоже должен знать эту команду. Хищник, не знающий своего места, становится людоедом.

— Правду глаголишь, друже. — Норгулин налил вторую чашку темного чая, похожего на чифирь.

— В каждом человеке живет зверь. Это все знают. У некоторых он сидит где-то глубоко, у других — не очень, готовый в любой момент вырваться на волю. В каждом есть свое зло, — продолжил Рудаков. — Вы не задумывались, почему во время социальных катаклизмов обезумевшие толпы жгут книги, уничтожают произведения культуры?

— Не задумывались, Спиноза ты наш, — хмыкнул Норгулин

— Книги, произведения культуры требуют от человека работы души. Большинству же людей это претит, у них в глубинах подсознания нарастает протест, который вырывается наружу таким вот образом. Так и добро. Оно тоже требует душевной работы. Зло — нет. Отдаться злу просто. Это освобождение от условностей, обязанностей, это возвеличивание собственного Я и презрение других Я. Чтобы этого не происходило, на протяжении тысячелетий в обществе вырабатывались формы контроля.

— А у самого человека, внутри, не должно быть такого контроля? — спросила Светлана.

— Должен быть. И есть. На то он и человек.

— Нужно сеять разумное, доброе, вечное, — улыбнулась Светлана. — Решать социальные проблемы. Нужно, чтобы люди жили достойно. Насилие на насилие — мы так ничего не изменим.

— В наш лагерь затесались гуманисты, — возмутился Норгулин. — Светлана решила вступить в Комиссию по правам человека и давать интервью о применяемых в милиции негуманных методах.

— Да никуда я не решила вступать. Я такая же, как вы. Просто натура более тонкая и трепетная.

— Доброе, разумное, вечное в человеке. Разрешение социальных проблем. Борьба с голодом и болезнями. Хорошо сказано… — Рудаков тоже потянулся к чайнику. — В одном европейском городе полиция на два дня объявила забастовку. Горожане разнесли все, что могли, разграбили магазины, перебили витрины. На два дня отпущен контроль. И маленькое зло в душе маленького человека, помноженное на десятки тысяч индивидуумов, приобретает характер взрывной волны. В каждом обществе есть определенный процент людей, зверь в которых при малейшем ослаблении готов вырваться наружу.

— И какой процент?