Мокруха

— Да уж. — Карина продемонстрировала лежащие в сумочке несколько стодолларовых бумажек и вызывающе произнесла: — Между прочим, на мелкие расходы. Пять сотен каждую неделю. Не считая покупок.

Она немножко приврала, но ей было приятно видеть, как вытянулось лицо у Насруллы.

Дагестанец сразу поскучнел. Задумчиво продолжая гладить колено Нины, он о чем-то думал. Потом сказал:

— Зря ты лежишь под ним. Его не очень уважают. Он пустой.

— Я, пожалуй, пошла.

— Ох, обиделась. Посиди лучше, поговорим, выпьем вина.

— Не хочу пить.

— Ну и не надо.

Вскоре разошлись на работу и девочки, и братья остались за столом одни.

— Ты правда слышал о ее трахальщике? — Магомед сделал несколько глотков водки.

— Слышал. Он работал с Медведем и узбеками. Потом они отказались от него, и он сейчас один.

— Насрулла, а может, поднаехать на него?

— Зачем?

— Как зачем? Деньги пусть дает. «Ниссан» хочу покупать.

— А он тут при чем?

— Жить хочет — пусть дает.

— Магомед, это не наш хлеб.

— У него много денег. Зарабатывает. Вор, наверное. Пусть платит. «Ниссан» хочу.

— Ну да. А какой повод? Просто прийти и сказать — давай деньги, Магомед «ниссан» хочет?

— Повод надо искать.

…Глен пришел домой в полдесятого, очень хмурый. Взгляд его был рассеянный. Сначала Карина подумала, что он наелся наркотиков, но она знала, что он их не употребляет.

— Здравствуй, Семочка.

— А, старуха, ты еще жива?

— То есть?

— Я волновался, понимаешь. Думал — жива ты или нет. Ведь человек хрупок. Вот он движется, дышит, трепется, говорит всякую ерунду. И вдруг его как выключили. Вырубили ток. И нет человека. Обратно уже не включишь.

— У тебя что, неприятности?

— Наоборот. У меня все прекрасно.

— И где ты был?

— У Брендюгина.

— Как он?

— Тоже был.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень просто. Я выключил ему ток. Убил.

— Что?! — Чашка с кофе, которую держала в руках Карина, накренилась, и черная жидкость потекла на светло-зеленый халат.

— В нем стало на восемь дырок больше. В такого бугая пришлось выпустить весь магазин.

— Ты врешь.

— Да? — Он подошел к ней и взял за волосы. — А ведь я его правда пришил. И других пришил. А что? — Он засмеялся. — И тебя пришью — рука не дрогнет.

— Семен!

— Не бойся, еще поживешь. Ты что, мне не веришь? Первым я деда одного уделал…

До двух часов ночи он с подъемом рассказывал ей о своих подвигах. Карина сидела ни жива ни мертва.

— В случае чего и тебя грохну, рука не дрогнет. Чего, заложишь меня, да? Не заложишь. Все равно достану. Так что живи пока моей милостью.

Он заснул. Карина же так и не смогла заснуть этой ночью. Вновь вернулась к ней мысль — неплохо бы отправить своего рыцаря на небеса. Она не знала, что есть немало людей, желающих смерти Глену. Она пошла на кухню, вынула острый столовый нож сантиметров тридцати, подержала его в руке, сжав изо всей силы. Потом сделала шаг в сторону комнаты, где спал Глен. Остановилась и положила нож на место…

***

Гусявину нравилось в больнице. Тихо, спокойно, никакой нервотрепки. В чистоте, белых халатах, обходах вежливых интеллигентных врачей ему виделось нечто возвышенное. Ощущаешь себя не просто Сявым, потрепанным жизнью и женщинами мужчиной, а человеком на больничной койке, от которой, может, шаг до смертного одра… Грустное и немного трагичное чувство, особенно приятное оттого, что знаешь — болезнь пустяковая и до гробовой доски еще очень далеко. Болеть приятно, когда не болен, — старая истина. Хорошо, когда за несколько долларей выбил себе отдельную палату, вокруг тебя крутится персонал, молоденькие медсестры виляют задом и некоторым из них вполне можно залезть за вырез белоснежного халата. Хорошо, когда Галя каждый день приносит еду и сокрушается по поводу его болезни, которую воспринимает просто трагически. Он не переубеждает ее. Но самое сладостное, что здесь нет Глена, нет ужаса, который пробегает ледяной волной по телу при словах: «Завтра на дело…» Единственно, что плохо, — все это благополучие может рухнуть в один миг.

Приятели его не навещали — и спасибо. Гусявин ничего не хотел знать. С него хватало известия, что их план о ликвидации Глена провалился. После этого и появилась острая резь в желудке, открылась застарелая язва, главная, после туберкулеза, болезнь зеков. С помощью сказочного импортного лекарства удалось усмирить язву, боли прошли, и теперь Гусявин проводил дни в неге и довольствии.