Мокрый мир

Дверь слетела с петель под воздействием могучего удара, санками проехала по ковру. В зал протиснулось нечто огромное, растопыренное, голубоватого оттенка – сплошь углы. У Алтона отвисла челюсть. Его конвоиры были поражены не меньше. Нечто втекло в дверной проем и сразу увеличилось. Качнулась непропорциональная голова на тонкой шее. Шлепнули по граниту гигантские пятки. Незваный гость водил мордой, будто принюхивался. Пурпурный язык облизал треугольные клыки.

Гвардейцы запоздало открыли огонь. Затрещали мушкеты. То ли они били в молоко, то ли свинец отскакивал от синюшной шкуры. А чудище разгибалось, как складной ножик. Удлинялось, пока не уперлось лопатками в потолок. И согнутое, с лысой макушкой на уровне узких плеч, оно достигало потолочной лепнины. Шестнадцать футов, не иначе… У Алтона подогнулись ноги. А Галль вовсе упал: преклонил хрустнувшие колени.

Никто больше не стрелял. Лица у богомольцев были такие, словно в Большом зале случился коллективный сердечный приступ. Ноздри гиганта раздувались. Выпятилась костлявая грудь. Он показывал себя ошарашенным зрителям, представал во всей омерзительной красе. Конечности тонкие, как ветки. Склизкая плоть утопленника, плоть, три дня и три ночи вымачиваемая в воде. Отсутствие гениталий. Между грудиной, буреломом из ребер и тазом – позвоночный столб, обтянутый голубоватой кожей. А самым отталкивающим было лицо – человеческое, но нечеловеческих пропорций. Лицо мужчины, подвергшегося пыткам и избиениям. Бесформенное, опухшее, с глазами, похожими на вплавленные в череп мячи, прорезанные воспаленными щелями.

Алтон нечасто посещал мессы Галля, но он узнал гостя. Его деревянный брат-близнец висел за алтарем в Храме Распятого. Он, собственно, и был Распятым, сошедшим с креста.

Гвардейцы завопили, роняя оружие. Из рук Распятого росли обломанные доски, они крепились к телу ржавыми гвоздями, вколоченными в тыльные стороны ладоней. Удлиненные руки придавали ему схожесть с саранчой.

Пред ликом божества Галль заскулил и впился пальцами в щеки, оттянул их, точно пытался сдернуть приклеившуюся маску. Быть может, лихорадящий мозг кардинала жалили накопленные годами грехи.

Единственным, на кого материализовавшийся бог не произвел должного впечатления, был Махака. Черный колдун стукнул посохом в пол:

– Идиоты! Это же тюльпа!

«Конечно! – Страх Алтона истаял, как ком снега, брошенный в камин. – Тюльпа, образ, сотворенный магией. Значит, где-то за портьерой прячется друг: Георг Нэй, тайно вернувшийся в Полис, или Гарри Придонный».

Махака заревел и замахнулся посохом, чтобы метнуть его в тюльпу. В тот же миг рука черного колдуна расщепилась от локтя до кисти, кровь закапала на ковер. С грацией конькобежца Распятый очутился возле раненого Махаки. Колено взмыло к потолку, тень стопы накрыла колдуна, и пятка обрушилась вниз, превращая Номса Махаку в лепешку, груду спрессованного мяса и костей. Павиан завизжал, завертелся смерчем и пропал, развоплотился навеки.

Распятый пошел по ковру. Левая пятка влажно чавкала и оставляла красные отпечатки.

Гвардейцы и служки кинулись врассыпную. Пихались, спотыкались, перли к выходу. Галль хрипел на полу, заслонившись рябым предплечьем от своего бога. Грозное чудище склонилось над кардиналом.

– Кха! – Будто кошка выхаркала шерсть. Вот и все, что смог сказать кардинал божеству. Распятый ударил. Прибитая доска полоснула по горлу Галля заостренным концом. Голова отскочила от шеи и покатилась, чертя алую змейку. Туловище исторгло фонтан крови и завалилось на спину.

Сбоку грянул выстрел. Это майор Джеффрис, не последовавший примеру гвардейцев, пустил себе пулю в висок. Алтон остался наедине с монстром.

Но стоило маркизу покоситься на забытую изменщиками шпагу, как Распятый стал трансформироваться. Он уменьшался, стекал восковой свечой. Плавились конечности, массивная голова, испарялись доски. Уродливая тень съеживалась, приобретала другие очертания. Теперь ее источником была лиса, сидящая посреди залитого кровью ковра. И лиса смотрела на маркиза.

– Кто ты? – спросил Алтон, стряхивая оцепенение. Ответ прозвучал в его голове.

«Я – фамильяр. Я посланник».

– Чей?

Лиса была стара, если не как Река, то как стены Полиса – точно. Седая, с бесцветными глазами и потрескавшимся черным носом. Она опустилась перед Алтоном на брюхо, уткнула в замаранный ворс острую мордочку. Алтон не боялся лисы. Совсем.

«Я служу Улафу Усу», – сказал фамильяр.

– Ус? – На «Каллене» по пути из Калькутты Нэй просвещал маркиза, объяснял, почему из тринадцати колдунов при деле всего девять (теперь, после кончины Аэда Немеда и Номса Махаки, – только семь). Он рассказал о колдунах, ушедших в катакомбы, не поддерживающих связь с внешним миром.

– Четверо Старых, – произнес Алтон.

«Так вы их называете, – согласилась лиса. – Но Нэй ошибся. Они следят за жизнью наверху. Они знают больше, чем другие».

– И что же знают эти лежебоки? – спросил Алтон.