Мокрый не боится дождя

— Как ты плохо обо мне думаешь!

Мужчина сделал вид, что принимает условия предлагаемой игры. Однако всем своим видом дал понять: затягивать с ней не стоит. Дания Рафаэловна не стала злоупотреблять мужниным терпением и движением фокусника извлекла на свет…зайца.

— Что это? — Павел Петрович воззрился на игрушку в немом остолбенении.

— Его зовут Мартин.

— Откуда ты знаешь?

— Имя вышито на отвороте галстука.

— Зачем он тебе?

— Хватательный инстинкт. — Дания скрючила ручку с чуткими пальцами машинистки.

— Вруша-груша! — Муж ухватил её пальчики и сжал. В ответ они послушно распрямились и обмякли.

— Про него Милочка рассказывала. Забыл?

Белозерцев не помнил, чтобы молодая сценаристка упоминала игрушку.

— Это Асин талисман.

— Но это не повод воровать!

— Когда я увидела его, никому не нужного, валяющегося в куче вещей…

Пробудившийся Костя протянул ладонь и погладил по заячьему уху. При этом Костин согнутый мизинец распрямился.

— Сирота, говоришь… — задумчиво произнёс дед. — Щеголь! Вон какая рубашонка модная. — Пальцы коснулись заячьего живота. — А ты отъелся, братец, на «всё включено!»

Дания перевела дух: «Пронесло!»

…Тьма прижалась к стеклу, превратив его в зеркало. В зазор между занавесками отразилось сонное Костино лицо. Затем оно медленно опустилось на подушку.

Белозерцев сложил газету, затем с трудом забрался на вторую полку. Он долго ворочался, прокручивая в голове питерские события.

— А знаешь, что странное? — прошептал он.

Ответом ему было молчание. Он свесил голову. Жена спала, натянув до подбородка влажноватую простыню РЖД.

Мимо пронёсся встречный. В освещённых вагонах летели сквозь тьму незнакомцы и уносили прочь тайны своих жизней.

КИЕВ, УЛИЦА МОСКОВСКАЯ, КВАРТИРА КРАСНЯНСКИХ

— В Советском Союзе отсутствовали колбаса и туалетная бумага, но при этом сочинялись дивные песни. Давай, Ясочка, нашу любимую.

Ясочка устремилась к шкафу, где стояла зачехлённая гитара.

«Как он будет играть при таком треморе пальцев?» — Эта мысль посещала гостей всякий раз, когда доходило до музицирования. Но всякий раз, к их облегчению, старческая дрожь пропадала, как только иссушённые временем руки касались струн.

Садовой ещё не справился с собственной оторопью по поводу снимка в альбоме, а потому, когда хозяйка запела, походил на человека, которого неожиданно и грубо разбудили.

— Ах, пане панове, ах, пане-панове,
Ах, пане-панове, да тепла нет ни на грош!
Что было, то сплыло, что было, то сплыло,
Что было, то сплыло, того уж не вернёшь.

— Чуть надтреснутый, но приятный голос Иды Соломоновны доносился до профессора откуда-то издалека.

Глава 14 «И дождь смывает все следы?»

ПОЕЗД «МОСКВА — ШУИСТ»

У Русалочки — головка Марыси. Она, как и прежде, ми-ми-ми… Но вот глаза закрыты, как у спящей. Уголки рта опущены.

— Ты плакала? — отважился спросить Костя.

На её лбе обозначилась бороздка, рот вытянулся в линию, а глаза задвигались, точно силясь освободиться из-под век-пластырей.

Этот жест сопровождался звуком, схожим с металлическим скрежетом скамьи-качелей в «Парадизе». Костя вгляделся в девичью шейку. Это она скрипит? Как бы отвечая на немой вопрос, Марысина головка продолжала двигаться из стороны в сторону. Отвинчивалась! Тёмная линия на шейке с каждым поворотом ширилась.

— Ты кукла?

Головка запрокинулась. Но не упала. А начала подниматься и зависла рядом с дедушкиной полкой.

Костя хотел позвать на помощь. Но язык превратился в большой сухой лист. При каждой попытке что-то сказать, он трескался и ломался.

— Пора сделать пи-пи!

Мальчик догадался: голос принадлежит русалочке Марысе. Он медленно разлепил веки. Затем с натугой спустил ноги. Грянули трубные рулады, выводимые носами Бабая и Аби. Стиснутые маленьким помещением, звуки бились о стены. От этой какофонии мальчик пробудился окончательно. Он поднялся со своего ложа и огляделся. Окружающие предметы плавали в голубоватых сумерках. Дребезжащая дверь в купе потеряла точку опоры и поползла, открывая щель — хлынул мягкий, приятный свет. Мальчик двинулся на него и пути он задел книгу на столе — она шлёпнулась на пол.

Его шаги утонули в ковровой дорожке. Но в одном месте его резко повело в сторону — пришлось зацепиться за поручень. Одновременно что-то щёлкнуло. Поначалу мальчик не понял, что это. Но когда перевёл дух на откидном стуле и вернулся на серединку вагона, то осознал, что не знает, куда идти. Щель, источавшая свет, исчезла! Все купейные двери выглядели одинаково! Он остался один. И тишина тяжело опустилась на его плечи.

Он почувствовал страх, который прежде был неведом его душе. Если, конечно, не брать в расчёт тот вечер у бассейна, когда он услышал шлепки по кафелю мокрых ножек. Это последнее, что она оставила ему на память. И он снял их на плёнку. Жаль, что фото не получилось. Так объяснил дедушка, когда утром просмотрел снимки.