Мокрый не боится дождя

Три грации жили на первом этаже, что позволяло выходить наружу через французское окно и сидеть на пятачке со столиком и двумя креслами. По его прикидкам, номер женщины, окликнувшей «мокрого», должен располагаться над маявшейся от бессонницы пенсионерки.

Итак, детский плач. Но в отеле жили двое малышей — итальянки и польской четы. Остальные детки старше того возраста, когда неудержимо плачут по ночам. Хотя самому Садовому Бог не дал шанса стать отцом, но у него имелось пять племянников…

С Ольгой он познакомился у Краснянских в ту пору, когда те жили одним домом: сыновья, невестки, внучата. Тем не менее умудрялись держать литературно-музыкальный салон. Садового пригласили на молодого поэта-метареалиста, как его рекомендовала Ида Соломоновна. Он был родом из Донецка.

«Представь, Вовочка, в 14 лет он сменил фамилию отца Ценципер на материнскую с окончание на „ов“. А теперь хочет обратно… Говорят, пишет гениальные стихи».

И он пошёл посмотреть на гения и метареалиста.

Чувственным разрезом рта и крупным носом гость напоминал молодого Андрея Вознесенского. Запомнились строчки: «Мёртвым лежал я под Сыктывкаром и вороны клювами меня протыкали…»

А дальше киевский кандидат филологических наук переключился на девичий абрис. Его вздёрнутый носик напомнил ему первую любовь. Гостья почувствовала пристальный взгляд и, когда метареалист завершил декламацию, повернулась. Глаза цвета спелых жёлудей.

В детстве он игрался под дубом, посаженным его предками по отцовской линии. Жёлуди были гладкие.

Как Ритины ноги.

Здесь профессор подавил вздох и заставил себя вернуться в квартиру Краснянских.

Уже в прихожей, когда она надевала пальто-трапецию в бежево-коричневую клетку, их представили друг другу.

— Ольга! — Колечко лейкопластыря на её пальце шершаво прошлось по его ладони. В ответ он брякнул:

— Ольга? А вы в паспорте у меня записаны.

— Каким образом? — В интонации слышалась Мэри Поппинс.

— Я родился в посёлке «Ольга». На берегу Японского моря.

Не впечатлило. Она тогда была увлечена поэтом-метареалистом. Она ушла вместе с ним.

А потом они снова встретились. На литературных посиделках. Метареалист к тому времени уехал в Америку. Она узнала его и протянула руку — гладкую и холодную.

Ещё несколько зим и вёсен миновало, когда на подходе к подъезду всё тех же Краснянских он заметил всё то же клетчатое пальто-трапецию и устремился следом. В прихожей она разделась, открыв скрытую до того тайну. И Садовой понял: ничего ему здесь не светит.

Воспоминания не убавили сыскного азарта профессора.

…Вернувшись домой, он позвонил в поволжский город Шуист, что свидетельствовало о крайней степени нетерпения. Там это поняли, а потому отвечали лаконично:

— Дети? В «Парадизе» их было предостаточно. Какой возраст тебя интересует? Ах, тот, когда плачут по ночам. От чего? От колик в животике? Ну, Садовник, я тебе вот что скажу: лично я помню только итальянского бамбино. У поляков? Да, по-моему имелся малыш. Кажется, мальчик. А может, и девочка. А к чему это вдруг понадобилось?

Глава 3 «Его величество — штамп!»

МОСКВА, УЛИЦА БОЛЬШАЯ АКАДЕМИЧЕСКАЯ, СЦЕНАРНЫЕ КУРСЫ

— Тема нынешнего семинара — штамп! — объявил руководитель сценарных курсов Олег Кузовкин. — Он прилипает к автору, как банный лист, и въедается, как плесень.

Из предыдущих лекций Милочке было известно, что далее последует диалектический ход: да, штамп разъедает высокое искусство, но в качестве заманухи сгодится.

— Марина, — обратился Кузовкин к даме, специализировавшейся на амурных текстах, — в вашем произведении опять провинциалка, штурмующая Москву, которая слезам не верит. — Как бы для визуального подкрепления своих слов он пролистал распечатку сценария. — И опять амнезия. Будь она неладна. Ну вы уж определитесь: или «провинциалка», или «амнезия». И ещё. Судя по вашим текстам, россияне проживают исключительно в загородных коттеджах, питаются в ресторанах, а шашни заводят с отпрысками толстосумов.

Пишущая ручка фирмы «Паркер» в пальцах Марины Лялиной, матери четверых детей, завибрировала. Предотвращая готовые сорваться с её губ слова о рейтинге, мэтр заметил: — У вас, Мариночка, потенциал! Но ближе к земле… — И перехватывая недоумённо-вопрошающий взгляд: — Ближе к народу.

Сценаристка сочла за благо не перечить. В душе-то она пребывала в уверенности: несмотря на все нестыковки, банальности и прочие недочёты, у неё будет своя аудитория.

«Большинство в этой стране — бабы. А им нужна сказка. На ночь. Ровно в 21 час 30 минут».

— И ещё, Мариночка. В одиннадцатой серии опять — «циркуль».

Циркулем Кузовкин называл девичью манеру загибать ножку к ягодицам — в сцене с поцелуем.

— У нас что у всех барышень особое сухожилие? — вопрошал начальник, обозревая затихшую аудиторию.

Никто не улыбнулся.

Следующим объектом разбора стал Игорь Нехамес, подвизавшийся на театральных подмостках и засветившийся в паре-тройке детективов. Однако зелёный змий так основательно потоптался на его физиономии, что камера Нехамеса разлюбила, и он подался в сценаристы.