Молчаливый полет

Выходят люди для работы
И возвращаются домой.
Им неизвестно, где ты, кто ты,
Женоподобный демон мой.

Они обедают спокойно,

И каждый думает свое:
Агрессор замышляет войны,
Влюблен цирюльник в лезвие.

Но и веселым и усталым,

Им безусловно невдомек,
Какой ковшом десятипалым
Я хмель к губам своим привлек.

Не то б униженно пощады

Просить бы каждый был готов
У рук твоих и у помады
И вдетых в сумочку цветов.

Ты миллионами любима

Заочно, слепо, наперед,
Хотя б тебя бегущий мимо
И не заметил пешеход.

В уме и в талии поката,

К тому любая здесь глуха,
Что захоти — и быть без брата,
Без мужа ей, без жениха.

А нас, кому любовь-шутиха

Велела тогой сделать сеть,
Нас много ли, кто начал тихо
И не по возрасту седеть?

Кто знает, где твоя квартира,

В каком дворовом тупике?
Ты держишь минимум полмира
В наманикюренной руке.

14 мая 1936

«Была любовь, она не в добрый час…» [241]

Была любовь, она не в добрый час
Явилась нам. Родившаяся даром,
Она жила, и жар ее погас
И лег золой под ноги новым парам.

И плоть ее, сухая, как полынь,

Приняв закон вовек нетленных мумий,
Вошла в конверт, под зелень, чернь и синь
Почтовых дат и марочного гумми.

Ее несли в прохладу и покой,

Как дочь Египта к нильскому парому,
И в небесах прощальною строкой
Клубился вздох: «Я ухожу к другому».

Среди животрепещущих бумаг,

Там, где поют открытых писем птицы,
Прямоугольный плоский саркофаг —
Вот что осталось миру от царицы.

Не страстный лик, не чувство, что мертво,

На саркофаге резью начертали,
Но адрес той под адресом того,
Что от усопшей некогда страдали.

Ее доставил траурный состав

Под мой Тянь-Шань, под мавзолей Манаса,
Ей отдыхать среди верблюжьих трав
От плача букс, от певческого гласа.

Я потревожил бывшую на миг,

Чтобы прочесть и вновь сложить в порядке
И кирпичу крутой придать обжиг,
Придать незыблемость могильной кладке.

Роль палача на роль гробовщика

Меня, любовник! — в дружбе эти трое,
И прах любви переживет века,
Стезями строк переходя в другое.

27 августа 1936

Вождь и поэт [242]