Молчаливый полет

Та голова, большая и седая,
Что над скорбящей родиной застыла, —
Ее пронес, храпя и приседая,
Ингушский конь, роняя в Терек мыло.

Совсем на днях, совсем еще недавно

— Пусть это помнят русские и пшавы —
Она склонялась в дружбе равноправной
Перед другой, веселой и курчавой.

Она слила последний поворот свой

С кивком другой, вернув ей сень родную,
И на столетнем пире благородства
Одна к другой приблизилась вплотную.

Где рос один, другой скакал когда-то,

Обвалам радовался, непоседа,
И в пахаре приветствовал как брата
Не твоего ль, Орджоникидзе, деда?

Но нет с тобой, как с Пушкиным, разлуки,

И оттого в краснознаменной куще
Ваш общий друг соединил вам руки,
Великий друг, скорбящий и ведущий.

И там, где кормчего каспийской шхуны

Он караулит, выпрямляя плечи,
Над ним звенят российской музы струны,
Над ним гудит орган грузинской речи.

<Февраль-март 1937>

«Да одиночество — это скрипка…» [243]

Да одиночество — это скрипка,
Стонущая в незримой руке,
Меж тем как свершается пересыпка
Времени в двойственном пузырьке.

Щеку сдавив и глаза прищуря,

Мастер водит пучком волос,
В запаянной склянке бушует буря,
Песчаного смерча тянется трос.

Плещется в деревянной лохани

Колышкам грифа покорный шум,
И плещет на карликовом бархане
В колбочке трехминутный самум.

Смертью лелеемую пустыню

Запер ты в комнатке, стеклодув,
Но жизнь я бужу и струны пружиню,
Времени символ перевернув.

12 января 1938

Салтыков-Щедрин [244]