Молчание

— Так ведь надежды же нет никакой! — выкрикнул Игоревич. — Вы просто этого еще не поняли…

Он достал из кармана сигарету и закурил.

— Вас еще, друг мой, — произнес он, выпуская струю дыма, — не зацепила волна безграничного опустошения и отчаяния.

— Тьфу ты, — сказал Николаич. — В отчаяние впадать мне рановато, у меня тут на кухне жена работает, между прочим…

— Так что же вы здесь сидите?! — удивился Игоревич. — Бегите к ней! Может, нам времени жить осталось — минуты!

— Брось говорить ерунду. Все наладится, выкарабкаемся как-нибудь из этой ледяной ловушки. Главное в это верить… Да…

Николаич замолчал, а затем продолжил:

— Пойду-ка я и в самом деле жену навещу, посмотрю, как у нее дела.

— Давайте-давайте! — поторопил его Игоревич.

— Ты тоже поднимай свой тощий зад и пошли со мной, — пробурчал Николаич. — Варвара нас чаем напоит, да накормит чем-нибудь.

15

Федор Иванович, избавившись от окровавленного тела погибшего Груши, стал внимательно наблюдать за Данькой и Василием. Пацаны заснули где-то около трех часов дня. Василий спал спокойно. Пузырь же во сне и стонал, и дышал — тяжело, со свистом, словно у него было воспаление легких.

Неожиданно Данька громко всхлипнул, втянул в легкие большую порцию воздуха и затих. Через секунду он уже бился головой о подушку, не соображая, что не может выдохнуть. В конце концов, отвечающий за все это головной мозг дал команду на выдох, и воздух вырвался из легких наружу.

— Ох… ох… что же это будет? — застонал в глубоком сне Пузырь, а потом сам себе же ответил: — Я чувствовал, что будет тупик. Зачем здесь стена — ведь другой дороги нет!

Федор Иванович подошел к Пузырю и положил ему руку на лоб.

— Потерпи, потерпи, мальчик, в тебе сидит такая зараза, природу которой я никак не могу понять.

Пузырь со стоном открыл глаза. По его лицу потекли слезы.

— Помогите мне, — заскулил он. — Я больше не могу терпеть эту боль.

Федор Иванович, жалея, погладил его по голове.

— Я не могу прорвать защиту, — прошептал старик. — Правило первого колебания не срабатывает. Не может же быть так, что дальше ничего нет… Такое ощущение, будто…

Федор Иванович резко убрал руку и вскрикнул:

— Ё-мое! Сработала примитивная система самоуничтожения организма… В твоей голове растет шарик… Черт, что же делать?!

Старик двумя руками схватился за голову:

— Что же делать?! — повторил он. — Тебе, Данька, природа совершенно не хочет доверять свои тайны. Но ничего, мы поспорим с матушкой, кто кого на этот раз.

Несчастный Пузырь уже не слышал Федора Ивановича. Боль в его голове стала невыносимой. Он закрыл глаза и истошно заорал. Затем открыл их — и в них моментально возник сильнейший испуг.

— Ты кто такой?! — завопил он. — Уйди прочь от меня!!!

16

После того, как Весюткина перевязала себе руку и надела поверх повязки медицинскую перчатку, она вновь заглянула в десятую палату и была поражена переменой, произошедшей за ее недолгое отсутствие. В палате летало много черных жирных мух. Весь пол был усеян ползающими тварями: мелкими беловато — красными червяками, похожими на опарышей, «зместрелами», серыми «жучками», похожими на божью коровку и маленькими «ногогрызами».

Весюткина оглядела палату и увидела, что животы у двух покойников разорвались от груди до паха, как рвется старая майка, и наверх вылезли вздутые кишки. Через разорванную кожу живота во внешний мир, не спеша, проникали всевозможные твари.

Вся «живность», что ползала по полу, пищала, взвизгивала и «вжикала», представляя собой жуткий бурлящий микромир палаты.

— Я этого больше не вынесу, — произнесла Весюткина, вошла в палату и закрыла за собой дверь.

17

Николаич и Игоревич спустились в подвал, повернули в правое крыло и двинулись к пищеблоку.

— Я никогда не сдавался ни перед какими трудностями, — похвастался Николаич. — Бывали такие моменты, что жизнь мне показывала полную жопу. Но я всегда боролся со всеми изъедающими душу негативами. Вот такие пирожки.

— Есть вещи, которые могут в одну секунду подавить дух человека, — возразил Игоревич. — Например, смерть кого-то очень близкого и дорогого.

— Это, увы, неизбежность и это надо воспринимать так, как оно есть.

— Все, что говорите вы сейчас — это лишь слова… Просто жизнь вас не трепала по-настоящему, вот до сих пор и живете с легким сердцем.

Игоревич внезапно замолчал и обернулся. За его спиной никого не было, коридор — пуст. Ни шороха, ни скрежета. Вообще никакого звука.

— Как-то подозрительно тихо здесь, — заметил он. — Ни одного человечка не видно.

Николаич беспокойно завертел головой, почувствовав то же самое, что и его новый знакомый. Никогда у пищеблока не было тишины. Обычно тут сновали люди, вечно кому-то было что-то надо на кухне. То сахара попросят, то кофе или чая.

— Не пугай! Здесь же должна быть охрана. Я ее сам организовал.

— Сами видите — никого нет!

Николаич ускорил шаг.

— Ёлки-палки! Надеюсь, с Варварой все в порядке, — пробормотал он.

— Да вы сразу-то не пугайтесь, — сказал Игоревич. — Хотя, если честно, я бы свою жену здесь ни за что не оставил.