Молчание доктора Жава

– Хорошее дело, – соглашается женщина. – А я, между прочим, школьная учительница. Ну, то есть была, пока не забомжевала.

– Чему учила? – спрашивает Шурик Ха, чтобы поддержать разговор.

– Русская литература.

Шурик свистит.

– А ты думал, – говорит Екатерина Альбертовна.

Под мостом не останавливаясь проходит электричка. Забомжевавшая училка и Шурик Ха сидят на рядышком на ступеньке моста и глядят, как последний вагон пропадает вдали. Пропал.

– У меня там лежбище, – говорит Екатерина Альбертовна Шурику, кивая вниз. – Под перроном. У меня там картонки и два одеяла. А еще со мной живет старая сука. Она на днях как раз ощенилась. У нас там тепло и весело. Заглянешь в гости?

– А делать чего будем? – спрашивает Шурик Ха, незаметно принюхиваясь.

От женщины не сильно пахнет бомжатиной. У нее в меру пропитое миловидное лицо и немного грязные вьющиеся каштановые волосы.

– Книжки читать будем! – хохочет бывшая училка. – Правда, при переезде большая часть библиотеки безвозвратно утрачена. У меня под перроном есть «Кондуит и Швамбрания» Льва Кассиля и еще «Последние холода» Лиханова.

Она поднимается и идет вниз, на перрон. Оглядывается на Шурика.

– Ты идешь?

– А щас, – говорит Шурик Ха. – Только вот пару бычков насобираю и сразу приду.

– Давай, заползай.

 Прислонив давно не стриженую голову к перилам, Шурик Ха глядит, улыбаясь уголками рта, как Екатерина Альбертовна спустившись на перрон, становится полупрозрачной, а после и вовсе прозрачной, и, попросту говоря, исчезает, тает в воздухе.

Сублимация и еще раз сублимация, строго напоминает себя Шурик Ха. Потом он поднимается со ступенек и уходит к себе в писательскую берлогу, зорко высматривая по дороге окурки.

Смерть

Шурик Ха просыпается среди ночи. Он лежит на своем продавленном диване и смотрит на протертый и грязный ковер на полу. По ковру пляшут синюшные отсветы колдовского пламени. Шурик мычит, словно от зубной боли. Встает с дивана как спал, в пальто и ботинках и подходит к окну. За окном, на углу Поселковой и Златоустов, над двухэтажном кирпичным домом плывут, раскачиваясь из стороны в сторону, ленты синеватого мертвенного сияния высотою в полнеба.

– Вот ведь зараза, – ругается Шурик сквозь зубы, – взял-таки и сдох! А я ему говорил!

Шурик выбегает из старого дачного дома. Идет по безлюдной Поселковой улице, сворачивает во двор. Заходит в подъезд. Поднимается впотьмах по лестнице. У Старика как обычно не заперто. Шурик заглядывает в большую захламленную комнату, потом проходит на кухню. Старик сидит на табурете возле газовой плиты. У Старика открытый рот с вываленным зеленоватым языком и тусклые страшные глаза мертвеца, не стеклянные даже, а словно из дешевого китайского пластика. На зажжённой конфорке стоит чайник. Вода в чайнике давно уже выкипела. Чайник хрустит, слышно, как в его раскаленные недра падают сухие пластинки накипи.

Шурик Ха садится на пол возле стола.

– Что же ты, скотина, наделал? – спрашивает он Старика. – Сам помер, а Последний Секрет Писательского Мастерства так мне и не открыл? Ну и кто ты после этого, дед Пафнутий? А я тебе скажу, кто. Ты самый распоследний кондом!

Несчастный чайник на плите трещит и щелкает. На него страшно смотреть. На кухне пахнет раскаленным металлом. Мертвые глаза Старика медленно поворачиваются в глазницах. Он глядит на Шурика Ха, как глядят Неживые, не видя, насквозь.

– Даже не жди, сука, – говорит Старик, шевеля одеревенелым ртом точно кукла-щелкунчик. – Я еще не скопытился.

– Да, ты погляди на себя, – говорит ему Шурик Ха. – Дохлее чем ты уже некуда.

– Много ты понимаешь, – ворчит Старик.

Голос Неживого не похож на человеческий голос. Слова выходят из одеревеневшей в посмертии глотки, расколотые на слоги и буквы и Шурику приходится складывать их сызнова у себя в голове. Старик силится подняться с табурета, но ноги его не держат. Шурик Ха не спешит помогать Старику. С покатого бока чайника с сухим треском падает кусок эмали. Старик поднимается и, держась за стенку, походкой ржавого андроида уходит с кухни. Шурик идет следом.

Пока Старик надевает свое писательское пальто с побитым молью каракулевым воротником проходит вечность. И еще одна, пока он спускается по лестнице и выходит из подъезда.

– Я не могу умереть, пока не напишу эту чертову книгу, – говорит Старик Шурику Ха. – Такой уговор. Я уже много раз помирал, да все без толку.

Писатели стоят возле подъезда. Рот старика одеревенело дергается, выщелкивая слова. Ржавый электрический свет отражается в его неживых глазах.

–Да, я, и не тороплюсь особо, – говорит Старик.

И тут Шурик Ха слышит этот странный звук, которому сперва не находит объяснения. Что-то вроде астматического сипа, перемежающегося костяным клацаньем. Взглянув в лицо Старику, он видит, что оно, это злое и подлое лицо, расколото на две не равные части острой подвижной трещиной, а во тьме этого каньона щелкает и дергается вставная челюсть. Впервые Шурик Ха видит, как Неживые смеются.

– Да ты, я гляжу, веселый парень, – качает головой Шурик Ха.

Но Старик уже идет со двора и Шурик идет следом…