Молчание пирамид

— Мне твоя бабка наказ дала: тайну могу доверить только верным людям, — строго сказал он.

— А я что, не верная? — полезла в задир. — Везде за тобой иду! Себя не жалею!

— Не за мной ты идешь, а чтоб выведать, что мне бабка Евдоха перед смертью сказала. Вот когда за одну только веру пойдешь, тогда и откроюсь перед тобой.

На реке Васюган ссыльных поселили в бараки, но каждому дали по топору, чтоб кто хочет, рубили себе избы, поскольку скоро ожидается еще одна партия. Артемий топор-то взял и вроде первый венец заложил для отвода глаз, поскольку тешил надежду в скором времени сбежать отсюда в родные места, на Сватью, к детям. Тюкал себе на срубе, сам же знающих людей искал и выспрашивал, как идти, можно ли по рекам или по тайге быстрее.

Ему в один голос вторили, мол, коли бежать вздумал, то надо делать это ранней весной, когда болота мерзлые и уже наст человека держит, да и так только к осени прибежишь. По малым рекам далеко не уплывешь, все они вертлявые и волоки многоверстные, а по большим нельзя: на берегах посты, секреты и засады, которые не ловят — стреляют сразу. Добро, если потом хоть прикопают. Чаще даже из воды не достают…

Ну, весной, так весной, немного и ждать осталось. Стал Артемий готовиться в побег, нож себе справил, топор, искал, у кого бы ружьецом разжиться, и тут приснилась ему Василиса, но не тихая и молчаливая, какой в памяти осталась, а та, прежняя, веселая и пальцем грозит:

— Не бегай, Артюша, без верных людей не выйти тебе из этих болот. Жди, самого к дому привезут.

— И долго мне здесь оставаться? — спросил Артемий с тоской.

— Ставь избу, — велела она и вроде рукой помахала.

— Да там же дети остались! Наш сынок, Ящерь!

— А ты за Ящеря не беспокойся! Он лучше нас знает, по какой дорожке ходить.

Василиса теперь платком взмахнула и пропала.

Артемий зубы стиснул и принялся взаправду избу рубить. Да уж поздней осенью вызвал их комендант среди бела дня — так-то лишь отмечались утром и вечером, и передал органам в руки:

— Вот эти из Гориц, Сокольниковы. Артемий сразу подумал — не случилось ли что с ребятами, но уполномоченный издалека начал расспрашивать, откуда родом, кто родня, чем предки кормились; про то, как относишься к советской власти, ни слова, уполномоченный вроде добродушный попался, участливый. Однако насторожился Артемий и стал Любу ногой толкать, когда она про бабку Багаиху заикнулась. Да ведь что сделаешь со строптивой бабой, привыкшей мужу перечить? Вот она и завела песню про ведьм и колдунов в своем роду, про знахарство, чары и чародейство, про то, как она может порчу наслать и со свету сжить — напугать хотела.

Уполномоченный выслушал ее, не напугался и вызвал красноармейца с наганом.

— Арестовать!

Когда Любу увели, он сказал, что жена Артемия — скрытый враг советской власти, поскольку все уполномоченные, милиционеры и сельсоветский, все, кто раскулачивал Сокольниковых и на кого снег попал — летом в одночасье заболели, покрылись язвами, кровью захаркали и в страшных муках отправились в Горицкий бор. Дескать, не снегом она бросала — тайным неведомым ядом, и он, Артемий, должен это подтвердить и показать, где у них в избе этот яд хранился. Ответит — через год-другой отпустят его, а то ведь ребятишки хоть и у родни остались, да скудно их содержат, голодные, босые ходят.

— А жены и дочери у них изблядовались? — только и спросил Артемий.

Уполномоченный не ответил, и, видимо, решил, что муж и жена — одна сатана, вызвал другого красноармейца и велел Артемия тоже арестовать.

С той поры он больше не видел Любу, ее отправили строить Беломорканал, а его туда, куда давно обещали — на Соловки. И уж не надеялся увидеть жену когда-нибудь, поскольку сам получил десять лет отсидки и пять ссылки, и часто думал о том, что обе его супруги исчезли из его жизни почти одинаково — живыми в землю канули: пока гоняли Артемия по пересыльным тюрьмам, наслушался он россказней про Беломор, дескать, там больше года-двух человек не выдерживает, канал копают, а мертвых или заболевших в отвал зарывают, по берегам, чтоб могил не рыть. Мол, только в плотины и дамбы запрещено покойников сбрасывать — трупы сгниют и вода прорвется. А про Соловки и вовсе страсти плели, остров-де это в холодном море и оттуда на берег уж не возвращаются, и хоронить там уже негде, земли не хватает — до отказа телами набита. Придумали так: камень к ногам и на лед вывозят, чтоб весной сам ко дну пошел. Будто бы кто-то нырял и видел, мертвые там на дне стоят, как лес, и не гниют, поскольку вода холодная да соленая, только рыбы им носы отъедают.