Молчание цвета

Во время нашей войны, продолжаю я, я заглядывала в ленту, чтобы прочитать записи друзей, рассказывающих, что где-то есть счастливая жизнь. Каждая добрая весточка лилась елеем на душу. В Нью-Йорке не отменили спектакль, в Киеве золотятся каштаны, в Лондоне ослабили карантин, в Москве живет улыбчивый мальчик Ромка Лекманов, каждая фотография которого возвращает мне осколок надежды. Я читала те записи и надеялась, что если где-то есть жизнь, то она снова будет у нас.

«Передай всем, кто плачет сейчас: утешение их будет велико и безмерно», – нарушает молчание Арарат.

«Не поверят».

«Тебе – нет, а мне – поверят».

И мне нечего возразить. Потому что два года назад я в очередной раз умерла, а теперь стою напротив библейской горы, дышу ее красотой и осознаю себя остро, до боли в сердце, той рыбой, которая знает всё.

Жизнь больше, чем мы.

Она – наш единственный праведный бой. Рождайся. Рожай. Помогай жить. Умирай, но не убивай.

Рай не где-то наверху. Он в наших душах. И ад тоже. В какую сторону качнется чаша твоих собственных весов – там тебе и жить.

Гюмри

Искали печку долго. Хватали за рукава прохожих, заглядывали им в глаза, не получив вразумительного ответа – разводили руками: ну как же так, это знаменитый сувенир Гюмри, как вы можете о нем не знать!

Женщина окликнула нас, когда мы уже отчаялись. Глаза у нее были совсем как у куклы: круглые, блекло-голубые, в густой опушке длинных темных ресниц.

– Пойдете вверх по улице, увидите два магазинчика, там и будут ваши печки. – И она зашагала впереди, показывая нам дорогу.

На спине ее куртки крупными буквами красовалась нашивка «GOD».

– И God укажет нам путь, – шепнула я. Мы похихикали.

Печек, конечно же, в сувенирных магазинчиках не оказалось. Бог поводил нас по аляповатым залам и, потеряв интерес, отправил восвояси. Но не забыл о нас.

Второй Его посланник оказался кудрявым суетливым юношей с глазами цвета ночи.

– Подкинете по тысяче драмов за каждую печку, я вам их достану, – обещал он.

Поколебавшись, подкинули. Он забрал деньги и канул в туман. Тяжело зазвонили колокола церкви святой Богородицы. Утром я зашла туда, чтобы полюбоваться иконой «Семь ран». Иконы – нетипичная для апостольской церкви история, потому, если будете в Гюмри, сходите посмотреть, лучше ранним утром, когда в храме почти безлюдно. Полюбуйтесь скорбными ликами Марии и двух жен-мироносиц, Спасителя, семерых ангелов, глядящих сверху испуганно. Подумайте о вечном сквозь тишину, запах ладана и свечей. Потом медленно поверните голову направо и с умилением обнаружьте в крохотной нише аккуратно сложенные предметы для уборки: старую деревянную швабру, веник, метлу, мокрые, развешенные на просушку тряпки, вымытое до блеска алюминиевое ведро. Если напрячь слух, можно услышать, как на каменный пол капает с тряпок вода. Никакого пафоса, жизнь, какая есть, какой она и должна быть.

Вечером того же дня второй посланник вручил нам печки. «Звоните, если еще что-то понадобится, все достану», – заверил он и растворился в воздухе Чеширским Котом. Я повертела в руках сувенирную печку. Она немного смахивала на печи моего детства: жестяная, ржавая, со скрипучей заслонкой и боевито торчащей трубой. Только если наша печь прямоугольная, эта круглая, буржуйкой. Я везла ее сквозь отмененные рейсы и локдауны в Москву, чтобы хранить с остальными дорогими сердцу армянскими артефактами. Их у меня набралась внушительная коллекция: ослик, пастух, тряпичная кукла-старушка, сшитая моей сестрой Сонечкой. Гранат. Коллаж: лежащий на боку карас и плотно прикрытая дверь погреба. Глиняная чашка. Сосновая шишка из Берда. Камушек из нашей реки. Инструмент, сделанный моим прапрадедом Василием для моей прапрабабушки Анатолии – она использовала его, когда ткала ковры. Теперь еще печка, раздобытая в Гюмри.

И да, открытка.

У этой открытки, кстати, смешная история. Привезла я ее из Милана. С Миланом вообще вышло странно. Я там пробыла всего два дня. В первый день бродила наобум по городу и вышла к хачкару. Я аж глазам своим не поверила, обсмотрела его со всех сторон, погладила завитки креста. Все верно, он. Стоило лететь в Италию, чтобы любоваться армянским хачкаром.

На второй день ушла от греха подальше в противоположном направлении и заметила в окне сувенирного магазинчика открытку, показавшуюся мне смутно знакомой, армянской. Но продавец уверил, что автор – итальянец.

– Наверное, сицилийский художник, – предположила я.

– Да, да, – энергично закивал продавец.

Я ему поверила, но, вернувшись в Москву, открытку на полку с армянскими артефактами поставила – пусть будет, уж очень она какая-то родная.

На днях протирала пыль и уронила на пол открытку. Подняла, перевернула и наконец-то прочитала имя художника. «Karalov, „The mother and the guests, 1953“».

Гугл обнаружил только одного художника Каралова: Иосиф (Овсеп) Артемьевич Каралов (Каралян). Тбилисский армянин.

Грузия. Моя