Молчание цвета

Здесь туманы похожи на те, мои, из далекого детства: светлоглазые и молчаливые, они спускаются с гор великанами. Здесь небо ниже, чем кажется: встал на цыпочки – и провел по нему рукой. От края до края. Здесь каждый камень, каждый проулок, каждый осколок глиняного квеври[9] рассказывает о том, что было и чего не вернуть. Здесь реки говорят на том языке, который мне – сомехи[10] – не нужно переводить, я его чувствую и знаю. «Если не прищуриваться, кажется – что твоя», – уверял мой шестилетний сын, оправдывая друга, унесшего домой садиковскую игрушку.

Ровно так у меня с Грузией. Если не прищуриваться, кажется – моя.

Здесь дворы такие, как в городке моего детства: кривобокие, со покосившимся частоколом, с бликующими на солнце стеклами шушабандов, с сиреневой тенью, тянущейся от каменной стены дома к тутовнику, с неизменными розами, которые не срезают, даже когда собирают лепестки на варенье. С пахнущими влажным утром белыми и лиловыми лалазарами. С виноградной лозой, увивающей деревянную веранду дома. Здесь все невероятно, невозможно родное. Потому, услышав выражение, тождественное армянскому «цавд танем» – «возьму твою боль», я не удивляюсь, а с облегчением выдыхаю – все верно, все так и должно быть. Шени чири ме. Твоя беда – мне.

Здесь такие старики, что в каждом видишь отражение своих. У бабушек головы покрыты платками, поверх длинного платья повязан фартук с большими карманами, и я даже не сомневаюсь, что именно в этих карманах: нектар и амброзия моего детства – сухофрукты и орехи.

У дедушек лица праотцов, хочешь – пиши иконы, а нет – сиди рядом и задавай вопросы. О великомученице Нино, о кахетинской царице Кетеван, о Давиде Строителе, собравшем разрозненные грузинские княжества в единое царство и воздвигшем город, который и сейчас, спустя столетия, берет за душу. Омытый дождем город, осененный скудным звоном церковных колоколов и молчаливым присутствием минаретов. Тбилиси.

Здесь так много моего, что, увидев сбегающую по каменным ступенькам девочку, невольно вздрагиваю – я? Не я?

Нея.

Страна воздушных балконов и узких улочек, удивительных песен и сурового молчания гор, страна сотен рек, разрушенных и вновь восставших храмов. Страна печали и смеха. Страна любви.

Saqartvelo.

Моя, моя.

Тбилиси

В тбилисском аэропорту шумно и суетно. К паспортному контролю змеится длинная очередь. Пристраиваюсь в конец, готовлюсь к долгому ожиданию. Предаюсь привычному занятию – наблюдаю людей. В аэропортах они читаются особенно легко, может быть, потому, что из-за занятости не считают нужным прятаться за масками.

Пятилетний мальчик натягивает на плечи рюкзак вверх тормашками.

– Переверни, – подсказывает мать.

– Не буду! – хмурится мальчик и упрямо надевает рюкзак наоборот.

– Неудобно же! – вмешивается дед.

– Отстаньте!

Мать с дедом переглядываются, прячут улыбки. Мальчик сопит. Повозившись, со вздохом переодевает рюкзак. Поднимает глаза, бубнит примирительно:

– Деда, а деда. Поиграем?

Дед с готовностью выставляет кулак:

– Камень-ножницы-бумага…

Две сестры, та, которая постарше – строгая и сосредоточенная молчунья. Другая – легкомысленная и щебетливая хохотушка.

– У нас уйма времени, пойдем мне очки смотреть?

– Зачем тебе еще одни очки?

– Для счастья!

Старшая смотрит на младшую долгим задумчивым взглядом, та строит ей смешную рожицу.

– Я за это «Триумфальную арку» дочитаю. Обещаю.

– Не дочитаешь.

– Не дочитаю, ага. Ну что, пошли очки смотреть?

Уходят. Младшая идет вприпрыжку, старшая немного сутулится. Волосы у обеих одинаковые – вьющиеся, с отчетливой «ирландской» рыжинкой.

Очередь продвигается на пролет, поворачивается ко мне другим боком. И я вижу женщину. Она рыдает – горько и безутешно. Не пряча лица, стирая бесконечные слезы ладонями. Поминутно привстает на цыпочки, высматривает среди провожающих кого-то. На последнем витке, когда вот-вот уходить, она внезапно расталкивает людей, пробирается к разделяющей ленте. С той стороны к ней подходит мужчина. Она подставляет ему лицо. Он целует ее в мокрые глаза, в безвольные губы, в каштановые волосы – она заколола их на затылке, он пытается заправить выбившиеся пряди, терпит неудачу, смущенно улыбается, шепчет какие-то слова. Она напряженно слушает, молчит. Неимоверным усилием отрывается от него. Он надевает темные очки. Она протягивает билет и паспорт сотруднику аэропорта, уходит, не оборачиваясь. Удостоверившись, что она не видит, он резко нагибается, упирается ладонями в колени. Очки падают, он их не поднимает, утирает слезы. Уходит, очки так и остаются лежать на полу.