Молчание цвета

Поздно ночью, проголодавшись, мы заглядываем в пиццерию, и умница Андрей Аствацатуров рассказывает истории – одну прекраснее другой, и мы слушаем, затаив дыхание, что, впрочем, не мешает нам есть пиццу и запивать ее вином, у издательницы Маши Рено зеленые кошачьи глаза, у редактора Анны они медовые, а у второго редактора, Надеж, глаза с легкой лукавинкой, будто бы она услышала какую-то интригующую новость, но ни при каких обстоятельствах вам ее не откроет. Подкрепившись, мы долго гуляем по ночному городу, и я думаю, что он немного похож на Санкт-Петербург и совсем не похож на город моего детства. Следом моментально одергиваю себя – ты когда-нибудь перестанешь искать черты Берда в обликах других городов? И сама же со вздохом отвечаю себе – нет, никогда.

Добравшись до гостиницы, бережно, с замиранием сердца разворачиваю подарки, преподнесенные читателями (это лишнее, право, это лишнее – ну что вы, мы от чистого сердца!). И вдруг из нарядной салфетки выкатывается солнечный круг гаты от Арегназ Маргарян, девушки, которая, живя во Франции, бережно восстанавливает древние армянские рецепты, и эта старинная и нехитрая, не претерпевшая изменений в рецептуре выпечка мгновенно разгоняет мрак неважнецки освещенного номера, и я внезапно обнаруживаю, что стою над ней, оглушенная, и хватаю ртом воздух, а потом, отдышавшись, я отламываю кусочек и ем – после пиццы, после вина, после многоголосья книжного салона, холодной Сены и прокуренного голоса Элизабет из «Nouvelles d'Arménie, после колокольного звона Сан-Пьер-де-Шайо и освященных ветвей вербы: «И когда вошел Он в Иерусалим, весь город пришел в движение и говорил: кто Сей? – Народ же говорил: Сей есть Иисус, Пророк из Назарета Галилейского, и вошел Иисус в храм Божий и выгнал всех продающих и покупающих (…), и приступили к Нему в храме слепые и хромые, и Он исцелил их…»[13]

И я принимаюсь тихой молитвой благодарить город, который вел и оберегал меня все дни, благодарить за то, что был рядом, грел и исцелял, что подарил тот Париж, о котором я не смела даже мечтать.

Израиль

Раннее утро, Шереметьево, рейс в Тель-Авив.

Молятся хасиды.

Мимо проходят молоденькая мама с трехлетним сыном. Мальчик останавливается и, взволнованный происходящим, принимается ковыряться в носу. «Нашел где этим заниматься!» – пунцовеет мама и уводит отчаянно упирающегося сына.

– Ну и что, что ребенок немножечко поковырялся в носу! Можно подумать – от нас убудет! – снисходительно бросает ей вслед строго одетая женщина и обращается ко мне: – Двигаемся?

И по тому, как она это произносит, я понимаю, что она не полет имеет в виду, а эмиграцию.

– Я пока туристом, – туманно отвечаю я.

– Долго не тяните! – предупреждает она и моментально теряет ко мне интерес.

Две дамы постбальзаковского возраста ищут свои места в салоне самолета.

– Женечка, тут написано, кажется, семнадцать «жи», – возвещает одна.

– А на что похоже это твое «жи»? – следует снисходительный вопрос.

– На русское «с». Только с хвостиком.

– И с чего ты взяла, что это «жи»?

– Так хвостик же! (Возмущенно.)

– Тоня, ты как хромала на всю голову, так до сих пор и не выправилась!

Прибежала хорошенькая стюардесса, растащила, усадила, пристегнула. Через минуту, отойдя от ссоры, мирно обсуждают какую-то Галю, которая думает, что умнее всех.

Дождавшись, когда отключится табло «пристегнуть ремни», Тоня щедро душится густо-сладкими духами. Подруга тут же принимается чихать.

– Простудилась? – безмятежно осведомляется Тоня.

– Ну как тебе сказать? Чихаю я в двух случаях: если болею, или же если ты передушилась этим говном. Угадай с трех раз, отчего я чихаю, если! сейчас! я! абсолютно! здорова!!!

Тоня, после довольно долгого молчания:

– Получается, я передушилась.

– Мать твою! Твою же мать! Надо же, догадалась!

Сидящий рядом мужчина, хрюкнув, ныряет лицом в ладони. Я корчусь от смеха, отвернувшись к иллюминатору. Поездка обещает быть незабываемой.

– Цель посещения страны? – осведомляется работник паспортного контроля, разглядывая мои документы.

– Я пишу книжки, – начинаю я издалека. Наслушавшись ужасов об израильских пограничниках, весь полет готовилась к пристрастному допросу, так что теперь готова рассказать о себе все, начиная чуть ли не с Ноева ковчега.

– Добро пожаловать, – возвращает он мне паспорт.

– И все?

– Ну, если нужно, могу еще чего-нибудь добавить. Хорошего вам Израиля. Сойдет?

В глубоком недоумении ухожу получать багаж. Спрашивается, где рентген в пяти проекциях, отпечатки пальцев, слепок прикуса? «Может, в день отлета будут пытать?» – не теряю надежды я.