Молчание цвета

Израиль сразу же оборачивается забытым секретиком из далекого детства. Когда вышел во двор дома прадеда, сел под белой шелковицей, прислонился к стволу, прикрыл глаза, подумал о своем… Поковырялся бесцельно в земле, нашарил зеленое бутылочное стеклышко, тщательно его очистил, высвобождая края, поддел пальцем, заглянул внутрь, а там. А тамммм… Настойчивый зов моря, розовая пена облаков, выгнутая скоба линии горизонта, сиплое дыхание ветра, чешуйчатые стволы пальм, люди, львы, орлы… И невозможной, божественной красоты дети. Будто над страной разорвали нарядный пакетик с разноцветными сахарными карамельками, и они, рассыпавшись по дворам и каменным улочкам, обратились в ангелоподобных существ.

– Какие у вас красивые дети! – восхищаюсь я.

– Залюбленные, – говорит подруга Лина Цвик. – Мы ведь им ничего не запрещаем. Потому что знаем – исполнится восемнадцать, уйдут в армию, а вернутся или нет – кто его знает!

Молчу, прячу глаза. Такое ощущение, будто обожгли душу.

– Я купила тебе немного еды, – предупреждает Лина, – дня на два хватит, а там еще куплю.

Теряю дар речи, с ужасом разглядывая ломящиеся под тяжестью свертков и баночек полки холодильника.

Лина меж тем с невозмутимым видом выуживает из сумки новые свертки:

– Вот тебе кофе, три вида: этот можно просто залить крутым кипятком и пить, называется «боц», второй арабский, с кардамоном или как там его, а третий совсем обычный, без ничего.

– Т-ты нормальная? – заикаюсь я.

– Не делай мне мозг, женщина, собирайся, идем на рынок.

– З-зачем?

– Может, тебе еще чего из еды надо!

По дороге она развлекает меня рассказами:

– До того как оформиться в судмедэкспертизу в морг, я лет шесть проработала в библиотеке. Коллекционировала странные фамилии: Косая-Триппер, Берлиндер-Бляу. Было весело. Но в морге было веселее.

Смалодушничала уточнять, почему.

За неделю пребывания в Израиле удается съесть ровно половину того, что Лина припасла мне на два дня.

Кстати, о детях.

Девочка Адас, после встречи с читателями:

– Подпиши мне книжку.

– Не устала? Я много говорила.

– Ничего, я привычная.

Мальчик Леви семи лет:

– А «Манюню» точно ты написала?

– Точно я.

– А мама за книжку тебя похвалила?

Ну и еще о детях, из подслушанного:

– Сколько у тебя внуков?

– Три.

– Господи, и ты умеешь ими пользоваться?

– Пока Наринэ работала мезузой… – рассказывает кому-то Лина.

– В смысле мезузой? – смеюсь я.

– А как это еще можно было назвать? Каждый норовил погладить тебя и поцеловать. В жизни не видела столько евреев, готовых кого-то целовать!

Я дитя воюющей страны. Я умею учуять запах смерти там, где ее еще нет. Вся моя взрослая жизнь – борьба с гипертрофированным чувством страха. Я не жалуюсь, просто констатирую факт. Мне до сих пор снится война, я до сих пор оказываюсь под бомбежкой или же в кировабадской квартире моей бабушки Анастасии, за хлипкой дверью, которую выбивает толпа. Я не умею запретить себе видеть эти сны, но с годами я научилась просыпаться до того, как эта дверь, уступив натиску, слетает с петель.

Мне казалось – я еду в страну собственных страхов. Где каждая стена – плача. Где всякий камень – застывшая боль. Я ошибалась. Израиль удивительным образом научился жить сегодняшним днем. Не оборачиваясь и не заглядывая в будущее. Делай что должен, и будет как должно.

Это не может не восхищать и не служить примером для подражания. Особенно для нас, армян.

Израиль навсегда останется в моем сердце тем самым секретиком из детства. Вышел во двор дома прадеда, сел под белой шелковицей, прислонился к стволу, закрыл глаза… И совсем не важно, что той шелковицы уже нет – когда мы маленькие, деревья подпирают кронами небеса, а когда мы вырастаем, они стареют и их срубают. Главное, что в корнях остаются секретики. Ковырнул пальцами, нащупал осколочек бутылочного стекла, осторожно, не дыша, заглянул под него – и задохнулся от острого чувства узнавания: это же почти моя страна и почти мой народ!

В Тель-Авиве хочется дышать. В Иерусалиме – молчать. А в Яффе – стоять на самом берегу и перешептываться с морем.

– Наконец-то ты здесь?! – полувопрошает-полуутверждает море.

– Наконец-то я здесь, – отзываюсь эхом я.

– Долго же ты.

– Долго.

– Прилетишь снова?

– Как же не прилететь?

– Я буду ждать.

В аэропорту Бен-Гуриона людно и суетно, но умиротворяюще пахнет соленым ветром.

– Вы сами собирали багаж? – спрашивает совсем юная, на вид лет семнадцати, сотрудница службы безопасности. Хочется погладить ее по щеке и накормить пирожками с картошкой.

– Сама.

– Сколько в вашей семье человек?

– Папа, мама… – принимаюсь перечислять я, загибая пальцы.

Она с улыбкой возвращает мне паспорт:

– Счастливого пути.

– И это все?

– Ну… И мягкой посадки. Так сойдет?

Кипр