Молчание цвета

Возвращается через полчаса, с пакетиком чищеного фундука и крохотной, с детский кулак, головкой козьего сыра. У людей нет денег, каждый расплачивается чем горазд. Иногда вообще не расплачиваются. Папа относится к этому философски, мама возмущается – ладно за работу денег не взял, так хоть за материалы возьми, ты ведь их не бесплатно покупаешь! Папа отмахивается.

Мы с детства привыкли к этим «дарам волхвов». Чего только ему не приносили: холщовые мешочки жареной пшеницы, горсти подмороженной мушмулы, картошку, соленья, яйца, яблоки, самогонку. Однажды вообще живую курицу принесли. Хотели в залог оставить. Пусть, говорят, поживет у вас до получки, она нестись будет, два раза в день. Папа еле отбился. Несушка затмила мешок капусты и бидон солярки. Хорошо иметь в семье врача, всегда есть над чем посмеяться.

Когда папа отлучался, маме приходилось консультировать его пациентов. Объясняла, чем лечить воспаление десен, какие таблетки пить от боли и как делать раствор для полоскания. Потому люди звали ее бжшкуи – докторша. Некоторые не сомневались, что она тоже умеет лечить. Искренне изумлялись, когда она им отказывала. Одна бабушка так вообще упрекнула:

– Бжшкуи-джан, раз муж в отъезде, может, ты вырвешь мне зуб? То есть как не умеешь? Совсем не умеешь? Столько лет замужем за зубным врачом и не научилась?

Из письма папы маме: «Передаю небольшую посылку, но для тебя там ничего нет. Не расстраивайся, моя любимая, подарок я тебе обязательно привезу. Брюки для брата, сорочка – папе. Предупреди его, что бритвенные лезвия еле достал, так что он должен ими как минимум два года пользоваться.

Времени на стояние в очередях нет – до пяти часов на занятиях. Купил себе ботинки и кримпленовый костюм. И сразу же пожалел – есть костюмы лучше. Напиши, что взять тебе, я очень постараюсь достать. Скучаю по всем вам. Обнимаю, твой муж. 1974 год, Москва».

Это все, что я знаю о любви. Это все, что я хочу о ней знать.

Не стало соседа Шаена. Ушел в пятьдесят шесть – не выдержало сердце. Некому теперь, запрокинув голову, самозабвенно звать свою Жулет. И Жулет теперь некому варить кофе и нести дымящуюся чашечку с горстью карамельных конфет четыре лестничных пролета вниз. Закончилась еще одна история счастья – деревенского и чистого, словно протертое росой утреннее апрельское небо.

Берд тих и печален. Берд смертен и бесконечен. Но скоро Новый год, скоро новая жизнь. Вечерами острый от влаги воздух смешивается с дымом дровяных печек и шумом затерявшегося в зарослях иссушенной осоки ветра, хлопает ставнями чердачных окон и трухлявыми створками калиток. Свернувшись по-кошачьи возле входа в конуру, дразнит дворового пса. Подхватив эхо его брюзгливого лая, взмывает к крыше, устраивается на самом краешке, согревает озябшие ладони своим дыханием. Караулит снег.

Горы

У гор своя несокрушимая правда. За той правдой ты и добираешься до них за тридевять земель. Карабкаешься, превозмогая усталость, на самую вершину, и стоишь там, отрешенный и бесконечный, с ликованием ощущая себя частицей этой правды. В ту секунду ты соткан из высоты и всего того, что суетливо передает тебе в пестром узелке земля: белесое пятно ромашкового поля, сумрак векового леса, мычание коров, лай пастушьей собаки. Земля говорит с тобой голосом матери – я здесь, я с тобой, я всегда буду с тобой. Горы же молчат голосами наших отцов. Обнимают ледяными крыльями ветра, смотрят за спину и никогда – в глаза, кружат над головой одинокими птицами. Такие близкие и такие далекие, такие свои и не свои. Час на вершине – и тебе будто заново сотворили сердце. Час на вершине, и ты – снова ты.

Впервые за год проспала безмятежным сном до утра. Разбудил запах свежезаваренного кофе. На столе – любимый и знакомый с детства завтрак: брынза, сепарированная сметана, сливочное масло из маслобойки – желтое, солоноватое, варенье – ореховое и обязательно инжирное, мед, подрумяненные ломти местного ноздреватого хлеба. Амаркорд души моей, родители, заняты каждый своим делом: мама готовит, папа сражается с ноутбуком. Зашла на кухню, когда мама возмущенно высказывала своему супругу:

– Ты задаешь вопрос, но не выслушиваешь ответа!

Папа:

– А зачем мне твой ответ? Мне главное вопрос задать, остальное не имеет значения!

Мама теряет дар речи. Оборачивается ко мне, разводит руками. В этом жесте все: пятьдесят с лишним лет брака, пятеро детей, любовь и голуби, орлы и куропатки. В этом жесте – соседка Марус, замершая на пороге в позе древнеегипетской плакальщицы: «Надя-джан, твои дочери снова оборвали мой виноград! Нет, ты не думай, я не против, но Гамлет буквально вчера обработал его медным купоросом. Ничего им от медного купороса не будет, говоришь? (С явным сожалением.) Да кто бы сомневался, что с ними что-то станется, я просто так, предупредить!»

Пока я вспоминаю, взаимные обвинения родителей выходят на новый виток.

– Может, я смогу помочь? – вступаю в битву бастардов конницей рыцарей Долины я.

– Да разобрались уже! Твой отец забыл вытащить наушники, зудел и зудел, что звук ноутбука пропал! Главное – не докажешь, что сам виноват!