Молчащие псы

Я вижу его лица: шапка черных волос; черные, крупные брови, тонкая черточка носа, раздвоенный подбородок под мясистыми губами, и до сих пор расширенные изумлением глаза, словно после атропина. Такие глаза у него с того дня, как тюремный писарь, Грабковский, произнес слова: aqua tofana.

Томаш Грабковский, оригинал, который так долго не желал быть ничем более, как только писарем, цинично поглядывающим на мир с высоты собственного интеллекта, и который весной отказал Кишшу (в ходе попытки втянуть его в игру) коротким: "Не вмешиваюсь!", перестал быть безразличным, когда после длящейся несколько месяцев болезни своего благодетеля услышал, что врачи не могут установить, что же травит организм маршалка, а состояние больного считают тяжелым. Ему вспомнилось, как Белиньский гордился тем, что всего лишь раз в жизни имел простуду, и что, несмотря на свои годы, обладает лошадиным здоровьем. В нем проснулась подозрительность, и он оплатил некому дорогому человеку, вручив ему свои сбережения за несколько лет.

Этот крайне дорогостоящий человек вошел во дворец Белиньских вечером третьего октября. У ложа больного бодрствовало несколько членов семьи, слуги и три врача: два прославленных в своей профессии француза, находящиеся в Варшаве проездом из Гданьска в Вену, и домашний медик, Шенк. В помещении горели только четыре свечи, и прибывший потребовал освещения получше, когда же на него обратили внимание и спросили, зачем он мешает покою больного, ответил, что желает маршалка осмотреть.

- Осмотреть, сударь, можешь комедиантов в опере! – гневно заявил Шенк. – И вообще, кто вы такой и откуда здесь взялись?

- Меня прислал король, чтобы я расспросил о здоровье пана маршалка, - солгал прибывший.

- Поблагодарите его величество за заботу и сообщите, что его превосходительству маршалку плохо.

- Могу ли я это проверить?

- Для проверки существуют и имеются здесь врачи, сударь!

- У меня имеется определенное понятие о медицине.

- Хо-хо, определенное понятие! У меня тоже имеется определенное понятие об управлении, но я никак не пробую выручать короля. Понятие придворных короля о медицине нам не требуется.

- Герр доктор, вы меня плохо поняли…

- Все я хорошо понял! В замке полно медиков, они умеют промыть рану. Сударь наверняка практиковал в военном лазарете…

- Скорее, нет.

- Тогда у сестер-самаритянок?

- Не имел такого счастья.

- Ага, значит даже такой практики у вас не имелось. Тогда где же, смею спросить, вы познакомились с медициной?

- Прочитал кое-какие книги.

Трое врачей оменялись насмешливыми взглядами.

- И что же месье вычитал у Галена и Гиппократа? – с издевкой спросил один из французов.

- Кое-что о хирургии.

- Выходит, кое-что сударь знает и из латыни! – развеселился Шенк. - Veniente accurite morbo... et sic porro[90]. Так ли?

- Praeter propter[91], - спокойно ответил расспрашиваемый.

- Браво! Еще немного, и мне придется допустить вас к больному, из самого желания убедиться о вашем определенном понятии, ха-ха-ха!

- Non tam volenter quam reverenter![92] – ответил на это прибывший, теряя терпение; он вынырнул из темноты, так чтобы свет свечи упал на его лицо. – Хватит уже шуток, я – Ян Рейман.

Три головы склонились низко и даже еще ниже, чтобы скрыть свой стыд перед наиболее знаменитым практикующим в станиславовской Польше врачом, известным по имени всей Европе. Когда Рейман попросил, чтобы его оставили с маршалком наедине – все вышли, словно по королевскому приказу.

Сам же он вышел через полчаса, не соблаговолив сообщить сгибающимся в поклонах коллег об эффекте осмотра. Той же самой ночью он встретился с Грабковским и дополнил обязанность, за которую писарь заплатил всеми своими скромными сбережениями.

- Aqua tofana, - сообщил он.

- Имеется ли надежда? – спросил писарь.

- Никакой.

"Аква тофана" была самым страшным из тогдашних ядов, само его название распространяло в Европе ужас, и наиболее сложным для выявления – только специалист по токсикологии, как Рейман, мог распознать эту отраву. Кто же знает, сколько людей умерло в прошлые годы "естественной" смертью от естественных болезней, получив питье с несколькими каплями этой "воды Тофаны", изобретенной преступницей Теофанией ди Адамо на основе мышьяка.

Грабковский судорожно схватил Реймана за плечо.

- Доктор, я знаю, что есть такая античная поэма Никандроса из Колофона про противоядия, "Алексифармака", и что он основан на трактате александрийского врача Аполлодора!

Рейман снял руку писца со своего плеча и сказал:

- Тогда еще не было данного яда, ей нет еще и сотни лет, так что противоядия быть не могло. И такого не существует до настоящего времени. Но даже если бы такое у меня и имелось, было бы уже поздно.