Молчащие псы

С трудом переставляя ноги, он шел домой по наполненным людьми улицам, которые ему постоянно мешали. До него дошло, что, что перед тем, как отправиться на Жмудь за пурпурным сокровищем, необходимо отомстить за маршалка, что если бы он плюнул на это, то уже не мог бы жить ни единого мгновения, не презирая себя, жить в согласии со всеми теми Кишшами, прах которых валялся в неведомых местах, и которые перед смертью влили свою кровь вместе со жмудским посланием в тела женщин, привезенных из Венгрии только лишь затем, чтобы те рождали очередных посланцев ротмистра Шандора. Единственной целью его жизни было то самое принуждение, закаленное семейным проклятием, двумя топазами дяди Арпада и данной отцу присягой. По сравнению с той великой святостью поколений, присяга, данная умирающему человеку, не являющемуся членом семьи, казалась домиком из веточек и мха. Но более десяти лет назад этот человек бескорыстно защитил двух Кишшей, старца и ребенка, от палачей министра Брюлля, и это благодаря нему, сын капитана Кишша, Золтан, пережил в колыбели свою смерть. Если бы он бросил мысль об оплате этого долга в опасении, что, мстя за чужака, он погибнет, не увидав Жмуди, и загубит все, что уже совершил с мыслью о нахождении пурпурного сокровища, поступил бы разумно, только не мог бы уже поглядеть в глаза ни тем, умершим, ни собственному потомству, тем Кишшам, которые появятся на свет, когда его тело давно уже будет мертвой частицей земли, кучкой гумуса, ожидающей вместе с остальными, что какой-то из Кишшей цели достигнет.

Через два часа после похорон маршалка капитан Воэреш, договорившись через Туркулла, появился у Рыбака вместе с Грабковским и семью отборными "воронами". Было 10 октября, 16-20 вечера. "Сорок минут", - подумал Имре.

- А вы перемещаетесь со столь же сильной охраной, как Репнин, - пошутил Рыбак. – Ваши люди обязательно должны нам ассистировать?

- Пускай поиграют в кости с вашими людьми, - ответил на это Кишш. – При случае и познакомятся, возможно, вскоре будут сотрудничать.

- Я был бы рад, капитан, если бы было так... А мы вдвоем перейдем в другую комнату, там у меня имеется хороший токай.

- Со мной пан Грабковский.

- Ах, так это вы! – Рыбак подал тому костистую ладонь. – Я слышал, что вас называют "вороньим писарем".

- Я знал, что знаменит, - усмехнулся Грабковский, - только не предполагал, что прямо так. Это заслуга времен, сегодня тюремные писари пишут намного интереснее авторов романов.

-Нет, нет, - начал протестовать Рыбак, ведя гостей через темную прихожую в собственный кабинет, - это не то. Вы знамениты своим острым языком. Не верю я, чтобы капитан привел вас только лишь затем, чтобы протоколировать нашу беседу. Господин Воэреш взял с собой ваш язык, совершенно напрасно, ведь у него самого во рту всего хватает.

- Пан Грабковский является моим министром политических интересов, - пояснил капитан. – Сам я слишком слабо ориентируюсь в польских проблемах, чтобы дискутировать ою этом с людьми, занимающимися политикой. Прежде чем принять решение, стоит ли мне связаться с вами, я обязан ознакомиться с подробностями игры, в которую вы желаете толкнуть меня и моих людей. Для того я взял своего министра.

- Тогда нужно было взять и вашего примаса, капитан, с удовольствием бы с ним познакомился! То, что ксёндз Парис является иезуитом, объясняет, почему Господь Бог пока что не сослал чуму на этот орден. Вроде как, он родственник человека, который мог бы быть примасом Польши, краковского епископа Солтыка... Но Петербург решил иначе; знаю, что преемником старого Лубеньского, когда он умрет, станет бандит Подоски.

- Очень много вы знаете, - буркнул Кишш.

- Стараюсь, хотя и не всегда результативно. Например, никогда не мог я понять, каковы претензии вашего министра к вашему примасу, раз непрерывно с ним лается...

- Каковы у меня претензии к ксёндзу Парису? – удивился Грабковский. – Да нет же. Вристину, недоразумения между нам не стоят вашего внимания, а следуют они из мелких различий во мнениях: лично я утверждаю, что любовь к ближнему начинается и заканчивается в постели, он же признает совершенно отличный взгляд. Вот и все.

- Этого как раз не мало. Но почему мы стоим? Присаживайтесь, господа... С чего начнем?

- С вопроса: что, собственно, вы разводите на полюшке Речи Посполитой? – спросил Грабковский тоном, знаменующим нелюбовь к версальскому этикету.

- Пока что лишь оппозицию российским планам относительно Польши, - ответил Рыбак, совершенно не спешенный неожиданной атакой.

- Связано ли это как-то с действиями Чарторыйских?

- Совершенно никак. Не может быть никакой связи между мной и людьми, которые призвали российские войска в Польшу, чтобы своего кузена выставить в короли, а потом с русскими поссорились, но при первой же оказии снова станут целоваться. Это же сволочи, умают только лишь о своих интересах и о том, чтобы Станислав Антоний служил им словно пудель.

- Кто? – удивился Кишш. – Станислав...