Молчащие псы

"Торжество состоялось на обширной равнине, где собралось около тридцати тысяч народу, установленных по родам (…). Приближающегося нового повелителя приветствовал радостный вопль. Его провели к первой по очереди группы, во главе которой стоял старейшина рода, а рядом с ним лежал хорошо связанный упитанный вол. Старейшина длинным острым ножом, произнося слова присяги, которой громко вторили члены его рода, перерезал горло животному, после чего каждый представитель группы приближался к волу, макал палец в крови и слизывал несколько капель, громко обещая быть проклятым, если он нарушит обязанность верности и послушания. Точно такая же церемония была осуществлена возле всех последующих родах (…). Церемония длилась с пару часов, после чего старейшины приказали народу разойтись, а Дзержановский угостил вождей замечательным спиртным, приказав при этом передать простолюдинам несколько бочек водки".

Три матроса, скрывая отвращение, взялись обезьянничать туземцев; потом с нескрываемым облегчением они смыли бычью кровь изо рта спиртным. Оставался Кишш, в которого монарх уставил тяжелый взор. Имре подошел к волу, поднес свою четырехпалую руку к разрезанному горлу животного, затем к губам и, шевеля ими, делал вид, будто слизывает кровь с пальца… пятого, отрезанного на могиле дяди. Дзержановский стиснул челюсти, но ничего не сказал.

При известии об этой церемонии французский губернатор Иль де Франс, под опекой которого находился Мадагаскар, потребовал от Дзержановского признать над собой опеки короля Франции, на что "Михал I" ответил, что как удельный повелитель он может вести переговоры с Бурбоном как равный с равным. Карательная военная экспедиция, высланная с Иль де Франс, выбила у него эти мысли из головы. Вместе с Кишшем они сбежали на Святую Елену, где "Михал I" попал за английскую решетку, что позднее позволило одному историку пошутить, что "Наполеон Великий не был первым монархом, которого держали на этом острове в плену".

Капитан Имре, не ожидая освобождения товарища, выехал на попутном торговом судне во Францию. Там он узнал, что в ноябре 1763 года практически одновременно скончались король Август III Саксонский и его правая рука, граф Генрих фон Брюль в связи с чем в Польше воцарилось безкоролевье. Это еще не означало для него возможности возвращения, поскольку народ считался с выбором очередного Саксонца; но когда саксонская партия понесла поражение, и когда королем стал любимчик Петербурга – решил вернуться.

Он опасался застать свою землю, с которой давным-давно распрощался, чужой – чужой, словно постаревшая невеста, к которой моряк возвращается через много лет и, разочарованный, совсем не улыбается. Когда он прибыл к дверям собственного дома, глазам его предстал вид из сонных кошмаров. Вместо конюшен и хлевов виднелись обугленные культи, заросшие сорняками. Двор практически развалился, подворье заросло кустами, колодец высох, ограды упали и сгнили, потрескавшиеся стены прикрыли мхи да лишайники, а в проваленной крыше береза выпустила зеленый росток. На дворе становилось темно, а Кишш все еще стоял, не имея возможности переступить через порог этого ужаса.

Неожиданно в окне флигеля мелькнул слабый огонек. Имре медленно приблизился к нему и приложил нос к стеклу. В интерьере, залитом пламенем свечей, было что-то от неподвижных, живописных "ноктюрнов" Жоржа де Латура – два человека, вырванные из пространства дрожащим огоньком. На широком резном ложе лежал седоволосый мужчина с лицом дяди Арпада. По телк Имре прошла дрожь, хотя он и знал, что это невозможно. Рядом с кроватью сидел, вглядываясь в лежащего, черноволосый парень. Когда скрипнула дверь, не оборачиваясь, он произнес:

- Снова тебя нигде нет, Станько! Иди принести воды!

Не услышав ответа, мальчик повернул голову и по самой фигуре стоявшего в слабом свете понял, что это не слуга. Он смерил незнакомца любопытным взглядом и спросил:

- Кто вы такой?

- Я Имре Кишш.

Мальчишка схватился на ноги, глаз загорелись словно пара рубинов.

- Папочка! Ты вернулся… - прошептал он и беззвучно заплакал. – А я уже… я уже никак не справляюсь!...

Прижимая его дрожащее тельце, Имре понял, что пятнадцать лет имел сына, не зная о том, и теперь будет обязан возвратить столько же лет нежности. Но сейчас нужно было собрат все силы, чтобы самому не разрыдаться.

- Как тебя зовут? – спросил он.

- Зол… Золтан, папа.

- А где мама?

- Мама умерла, когда родила меня… Родила слишком рано, потому что они приехали и сожгли нас.

- Какие еще "они"?

- Люди Брюля. Искали тебя… Сказали, что убьют и тебя, так же, как убили дядю Арпада.

Имре поглядел на лежащего.

- Но ведь он здесь…

- Кто?

- Дядя Арпад.

- Папа, да что ты такое говоришь, это же дедушка Ференц!

Имре почувствовал странное головокружение и прикрыл глаза, стараясь прийти в себя.

- Да, сынок, да… Изменился внешне, почти как тот, точно так же…

- Он постарел. Поседел в ту самую ночь, когда нас спалили. Так говорила бабушка. Она скончалась три года назад. Дедушка плакал по ней. Потом ожидал тебя, а потом заболел. Хворает он все сильнее, уже не встает, но не умирает.