Молчащие псы

- Арпад беспокоится, говорит, что я задерживаю тебя дома, не желая идти к нему. Kutydfajat[31]! Вечно он на меня кричал, поскольку был старшим, но в последнее время совершенно уже перебрал меру. Как пойду туда к нему, то так надаю ему по морде, что…

- Отец, тебе нельзя так нервничать… - пытался успокоить его Имре.

- Я сам знаю, чего мне можно, ты осторожней, а не то и тебе приложу! Все вы утратили честь настолько, что не могу вынести!... Ухожу туда, так что самое время передать задание. Тепеь уже ты будешь искать то проклятое серебро и поклянешься, что от цели не отступишь!

- Не отступлю, отец, найду то серебро, обещаю тебе.

- Слишком часто ты обещаешь, Имре. Обещал уже, что не позволишь убить Арпада…

- Отец, я же говорил тебе…

- Говорил, говорил! Мир бы выглядел иначе, если бы было поменьше тех, которы все желают устраивать, меля языками. Болтая, можно хвалиться, желать, оправдывться и вспоминать, а а деяния совершаются действиями. С жизнью, мальчик мой, так же, как с женщиной, любовь можно кормит словами лишь до какого-то момента, а потом не помогают даже наилучшие слова, нужно проявить себя мужчиной или отступить

- Отец…

- Сейчас я говорю, говнюк! Послушай, ты не обязан найти, так что не обещай; будет так, как даст Господь. Но тебе нельзя бросать попытки, нельзя делать это для никого и ничего, ради себя, ради женщины, ребенка, по причине болезни или усталости, ради богатства и счастья, нельзя! Вот чем поклянешься!

Имре взял в руку распятие, но, увидев это, отец даже раскашлялся от злости.

- Кто тебя просил?! Оставь, не Иисусом будешь клясться, иначе обманул бы!

- Отец, да что ты?!

- Я знаю, что говорю! Те, кто много путешествует по миру, перестают верить… Черт видит, какого ты Бога носишь в сердце, Имре.

- Отец!

- Поклянешься этим перстнем! Я получил его от Арпада вместе с картой. У Арпада был второй, такой же, он взял с собой… Держи, надень на палец.

Имре поочередно пытался надеть перстень на свои мощные пальцы, и наконец-то, с трудом ему удалось надвинуть его на мизинец левой руки.

- А теперь поцелуй его и скажи: Клянусь!

- Клянусь.

Воцарилось молчание. Отец всматривался в него, в этого чужого мужчину, которого почти не знал, желая по его лицу найти подтверждение или отрицание собственных сомнений. Похоже, что не наше ни того, ни другого, поскольку, отчаявшись, сказал:

- Ладно, иди уже… я устал, а завтра дам тебе карту.

- Возможно, отец, ты хотел бы чего-нибудь поесть, шя принесу…

- Не нужно!... Хотелось бы только одного… чтобы моя молодость поднялась из могилы и пришла мне с помощью.

Утром Золтан первым вошел в комнату деда и увидел его мертвым

Спустя два месяца, после продажи развалин двора и обедневшей деревни, Имре с сыном и слугой Станьком отправился на север, в Варшаву, на дилижансе краковской почты. Он начинал вторую часть жизни, таинственную и волнующую; повернутый к будущему, еще не выделяющемуся формой, цветом или определенным содержанием; но этому сопутствовало особенное чувство ностальгии беженца, знающего, что никогда сюда уже не возвратится. Он прижал щеку к окну, по которому с другой стороны стекали дождевые капли. Смазанные и безличные пейзажи с безразличием мелькали мимо него. Имре походил на провинциального чиновника, сборщика налогов или судебного писца, которые частенько покупали себе места на этой трассе. Но для него то было возвращение в одну сторону, в землю, которую избрали без его участия, которю ему предназначили целые поколения без права на бунт. Никого, больше, чем сам он, не касались слова:

"Ибо нет земли избранной,

Есть лишь земля предназначенная,

Из всех богатств – четыре стенки,

Из мира всего – лишь та сторона".

Все в жизни могло быть для него лишь промежуточной станцией для постоя - единственным домом, цель на той стороне, в Жмуди. С каждой преодоленной милей, с каждым рывком клес на выбоинах воспоминания спадали на него, словно лохмотья на бродяжку, а кроме того – со вкусом поцелованного топаза, с головокружением, что случилось тогда, и со снами, что преследовали его той ночью, когда он сложил присягу в память дяди и всех предков, вплоть до ротмистра Шандора. Ему е нужно было вспоминать об этом, глядя на перстень, он знал: сколько бы раз не глянул на него в будущем, камень ответит его голосом: клянусь!

В "Золотой ветви" Фрейзера мы читаем: "Распространенный обычай клясться на камнях, возможно, основывается на вере в то, что мощь и прочность камня подкрепляют клятву. Так, датский историк Саксон Грамматик рассказывает, что, „когда древним предстояло выбирать царя, они обычно становились на вросший в землю камень и оттуда провозглашали свое решение; порукой тому, что решение прочно, была непоколебимость камня".