Молчащие псы

Тогда-то капитан Имре Кишш впервые услышал про венгерскую хоругвь великого коронного маршалка, судебно-полицейская власть которого ограничивалась окружностью в три мили. Хоругвь эта была параполицейским формированием (с исторической точки зрения, это была первая настоящая полиция во всей Польше), и, вопреки названию, она не состояла из одних только венгров, что разочарованный Имре констатировал, посетив казармы. Венгров и наполовину венгров здесь было всего несколько, в том числе и второй заместитель маршалка, Янош Фалуди, кроме них было десятка полтора саксонцев, все остальные были поляками. Венгерскости отряду придавали мадьярские вышивки на мундирах, в особенности, на белых обтягивающих штанах, у рядовых вышитых пунцовым, а у офицеров – серебряным шнуром; а так же черные шнурованные башмаки венгерских рядовых (офицеры носили высокие кожаные сапоги). Варшавяне называли солдат хоругви "венграми", но гораздо чаще – "воронами".

Переговорив с земляком за стаканом вина, Фалуди предложил тому присоединиться к "маршалковским венграм", маня высоким денежным довольствием. Совершенно напрасно – Кишш согласился бы и на самую малую плату, для этого у него было целых две причины. Ничто не могло ему дать большего шанса сбора нужных ему сведений, как служба в полицейском аппарате, для него это было очевидным. Вторая причина была связана с тем же человеком, о котором думал Фалуди, выступая с предложением. Фалуди ненавидел Юстуса Краммера, такого же, как и он сам заместителя маршалка, и ему были нужны люди, на которых он мог бы положиться. Ну а Имре желал очутиться поближе к палачу, который чуть не отправил несчастного слугу на тот свет. Так что они договорились, как два спусковых крючка в двустволке.

Принимал Кишша на службу сам великий коронный маршалок, Францишек Белиньский, лично. Одна из легендарных фигур той Варшавы, отец ее первых замощенных дорог и первых современных порядков, человек, незаменимый уже десятка полтора лет. Даже Чарторыййские, которым долго служил, но с которыми порвал, когда после смерти Августа III те связались с Россией – не могли убрать его с должности больше, чем на полгода (с мая по декабрь 1764 года). Несмотря на то, что впоследствии Чарторыййские сменили фронт, он уже им не простил, будучи слишком старым для смены своей позиции.

На должность его возвратил король, хотя повсюду было ведомо, что Белиньский монарха презирает, и хотя, как минимум с десяток человек слышал слова, произнесенные им в день коронации. Тогда произошел трагический случай, описание которого представляет нам Виктор Гомулицкий в своей книге о Варшаве:

"Город загорелся замечательной иллюминацией, продолжавшейся от ранних сумерек и далеко позже полуночи. При это способности, в соответствии с тогдашней модой, все силились представить необычайные идеи в символах, аллегориях, световых картинах и рифмованных надписях. Князь подкоморий, брат короля, придумал совершенно особенную штуку. На Краковском Предместье, у входа на Саксонскую площадь, он выставил огромную, обильно украшенную разноцветными лампами триумфальную арку, в которой, на возвышении, сидел гигантский, выполненный то ли з дерева, то ли из глины, белый орел. На голове этого символического орла королевская корона извергала яркое пламя, поскольку сама она были глиняная и до краев заполненная смолой. А из клюва орла вытекало великолепное вино.

Лишь только король, объезжающий город, присмотрелся к этой диковинке, к орлу допустили толпу, который, подставив кружки, бросился черпать питье из бесплатного источника. Началась толкучка… Орел с огненной короной был сброшен с пьедестала, горящая смола потекла на головы и спины собравшихся людей. Крики боли, испуга и ярости смешалсь с приветственными воплями. Несколько из наиболее ошпаренных скончалось на месте. Полтора десятка или больше перенесли в госпиталь…".

Белиньский очутился на месте трагедии уже через десять минут, отдал распоряжения (хотя он и был отправленным в отставку, все варшавские службы по поддержанию общественного порядка, которые он организовал несколько лет назад, слушали его словно Бога, считая новое начальство за пустое место) и багровый от злости помчался в Замок. Бежал он как молодой, хотя емму уже исполнился восемьдесят один год.

Он вступил в комнаты и коридоры дворцового этажа, где готовились к большому коронационному балу, к сбору знаков уважения, к речам, многодневным танцам и тостов вступившего на трон монарха. Аристократы и шляхта стояли небольшими группками и кружками, кланами, кликами и камарильями, переступая с ноги на ногу и дергая усы от нетерпения, ибо нельзя было бы начать празднества без его сиятельства князя, российского посла, который почему-то запаздывал. У них и мысли не было, что тот делает это сознательно, и что это только первая такого рода демонстрация, которыми Репнин установит собственную иерархию важности.