«Молчи» (СИ)

— Посмотрим, — бросаю, а получаю ещё лучше:

— Я позвоню.

Уже не останавливаюсь, направляясь в сторону кабинета. «Я позвоню» — звучит многозначней, чем мое «посмотрим». Это значит, что-либо он свяжется со мной по домашнему, либо позвонит на мобильный. Если первый вариант меня напрягает, то второй пугает, ведь своим номером я с ним не делилась.

***

Взгляд постоянно просится в сторону часов, что висят над доской. Сижу за первой партой в классе, отбывая свое «наказание». Но мне бы даже было приятно находиться здесь, если бы не несколько человек из другого класса, которых загнали сюда, так же за какие-то «грехи». Социальный педагог, которому присущ «садизм», с умиротворением читает журнал, сидя за столом в расслабленной позе, пока люди позади меня громко общаются, скопившись в одном углу. Шум мешает мне сконцентрироваться на домашней работе, но мне необходимо провести это время с пользой. Нужно ещё придумать оправдание своей задержки в школе. Думаю, мать не оставит в покое, пока не объясню ей всё достаточно внятно.

Вздыхаю, прижимаю ладонь к горячему лбу, и вновь смотрю на время. Пол пятого. Господи… Смех за спиной и громкие, полные восхищения, голоса. Они не разговаривают, не общаются. Они кричат, в попытке быть услышанными. Именно поэтому не люблю большие компании, а если тебе охота с кем-то поговорить, то тебя просто не услышат. Но стоит смотреть с другой стороны на подобную ситуацию — меня не заметят. Я затеряюсь среди них. А это мне по душе. Меня нельзя назвать «необщительной», просто для общения мне необходим «правильный» человек. Человек, который умеет не только говорить, но и слышать. А это не так распространено в наше время.

Девичий визг и грохот. Социальный педагог не желает отрываться от журнала, с глянцевой обложки которого на меня смотрит прекрасная Кира Найтли. Отворачиваю голову, взглянув в сторону окна, за стеклом которого по серому небу плывут темные облака. Осень. Одно слово, а сколько душевной усталости вызывает. Самые тяжелые для меня времена года — осень, весна. Осенью словно готовлюсь уснуть, а весной, когда вся природа оживает, я остаюсь под слоем мерзкой грязи, не видя смысла в своем пробуждении.

Моргаю, с неясной печалью смотря на стекающие и колотящие по стеклу капли дождя. Кажется, никого из присутствующих не привлекает столь резкая смена погоды, только девушек, которые боятся испортиться влагой свои прически, но и те быстро забывают о стихии, продолжая попытки быть услышанными в общей беседе. А я полностью отдаюсь. Опускаю руки на парту, несильно сжимая ручку, которой что-то черкаю на листе черновика. Тоска нападает в ту же секунду, как слышу первый гром. В такие моменты мне стоит запираться в своей комнате, ведь противиться чувствам, которые вызывает у меня гром, не умею. Вся сердитость, характерная лицу суровость пропадает на глазах природной стихии, что, кажется, с таким же упоением наблюдает за переменой настроения внутри меня.

В тот день, почти двенадцать лет назад, тоже шел дождь, и от грома трещали стены, дрожали полы. Это было страшно, но потрясающе. Будто стихия чувствовала, что сейчас произойдет нечто ужасное, нечто, что находится за рамками её понимания, рамками дозволенного.

Она предчувствовала грех.

Удар молнии. Моргаю, дернувшись, и с опасением оглядываюсь, искоса проверяя, заметил ли кто. Но никто не обращает внимания, поэтому выдыхаю, вновь желая вернуться к выполнению работы, только вот не выходит, так как мое внимание само по себе замирает на двух парнях, которые минуту назад громче всех болтали, перебивая других. Фардж сидит за партой, смотря в сторону окна, а ОʼБрайен стоит рядом у подоконника, так же повернув голову в сторону стекла. Они не говорят. Просто молча смотрят. И всё. Заинтересованно наблюдаю за ними. Фардж что-то говорит «губами», и это слышно только его другу, который кивает головой, поворачивая её, но, по неизвестной мне причине, как-то замечает, что находится под пристальным вниманием, поэтому без труда находит источник раздражающего его взгляда, уставившись на меня хмуро, с каким-то непониманием, будто смотреть на него «неправильно». И я улавливаю это «настроение». Верно. Это неправильно. Отдергиваю себя, отвернувшись, чтобы больше не видеть этих двоих, и не медлю, наклоняясь над тетрадкой. Подношу ручку к листу, нервно крутя её в руке, и вдруг понимаю. Осознаю, что было неправильно, неестественно. Не то, что я вообще обратила на них свое внимание.

Я смотрела ему в глаза, пусть всего жалкую секунду, но смотрела.

***