Молево

– У тебя тоже, значит, слияние дел. Редкое. А Семирякову подарил что-нибудь? Или продал?

– Он сам забрал одну работу. В бронзе. Когда зайдём к нему, увидишь. И картин, кстати, у него поприбавилось. Одним словом, галерея, можно сказать, состоялась.

– А знаешь, если у тебя есть время, – он глянул на неразличимое волнение воздуха, – давай-ка поначалу сходим к нашей Татьяне Лукьяновне. В Пригопку. У неё, говорят, есть комнатка. Побалакаем. Тебе ведь это уже дозволено. Конспирация закончилась.

– Зайдём, зайдём. Давненько не заходили. Может быть, ещё кого там встретим.

49. Татьяна Лукьяновна

Во время недолгого пути они пораспрашивали друг друга, кто когда здесь снова оказался.

– Я-то вернулся чуть ли не на следующий день, – сказал Мирон, – сила, неясная мне, схватила и потащила сюда. Конь. Да, конь не давал мне покоя. Мы ведь с ним почти сразу по-особому объединились. Я бродил по лесу да случайно наткнулся на какую-то палатку с телегой. А из неё вылез наш тогдашний возница. Обрадовался я, полагая, что и конь где-то здесь. Но зря. Возница сказал, что конь-то был не его, нашёлся чисто случайно. Я, говорит, привык ночевать в лесу, и как-то раз этот конь разбудил меня на рассвете. С тех пор, говорит, мы были неразлучны, вместе ночевали, вместе промышляли. Но он исчез, говорит, исчез ровно в тот же день, когда мы уехали. Я раздосадовался, Но не отчаялся. Меня вела всё та же сила. Хе-хе. И вывела. Набрёл я на нашего Пегаса. Будто кто нарочно это приуготовил. Перебрался на тот берег, ходил, ходил кругами по совершенно безлюдному лугу, да вот тебе и раз. А с ним и подружка его. Тогда же возникла мысль создать конезавод. Будто осенило. Пегас-то сам ко мне подошёл, кивая головой, и стал шептать что-то на ухо. Похоже, соглашался. И его подружка тоже покивала. Оставив их на месте, будучи уверенным, что никуда они не спрячутся, я побежал к Семирякову. А дальше, поговорив с ним и составив обоюдную компанию по коннозаводству, обделали всё нужное для создания предприятия. Семиряков тайком привёл городских плотников. А потом мы раздобыли ещё одну пару. Построили загон на том берегу и пригласили архитектора. Тот помог плотникам построить всё остальное. Такие дела. А ты?

– А я сегодня. Прибыл к самому концу строительства. Зашёл в храм. Слышу, поют чудесные голоса. Попробовал присоединиться. Получилось. Вот и пою с ними. Нравится.

Татьяна Лукьяновна углядела их издалека и вышла навстречу.

– Ну вот, – она раздвинула точёные руки для объятий, – свои люди возвращаются. Не прошло и трёх лет.

Но обнимать мужчин она не стала. Лишь похлопала их по бокам.

– Заходите в избу. Там ещё кой-кого узнаете.

Зашли.

– О, Боря! – воскликнули оба.

– И снова он первый заседатель в новом собрании, – сказал Николошвили.

– Ну, это привычка, – подметил Мирон.

– Угу, угу, – Татьяна Лукьяновна посмеялась, – Мирон-то понятно, что скрывался. Он ведь у нас подпольщик, а ты, – обратилась она к поэту, – ты-то где пропадал?

– Работал. Вы тут воздвигали храм, а я строил его в себе.

– И есть успехи?

– Заложен фундамент. И вот, приехал сюда за новыми материалами.

Татьяна Лукьяновна скоренько накрывала стол всегда готовыми яствами, понимающе усмехаясь. Остальные молча наблюдали за этим священнодействием.

– А коллегу своего, Авскентия видел где-нибудь? – хозяйка развивала любопытство.

– Недавно встретил. У дома с башней, где когда-то собирались великие поэты. Он был вместе с Ксениюшкой.

– Всё-таки вместе, – с ноткой сомнения вставился Боря.

– Ну да. Мы разговорились. – Они, оказывается, давно поженились и живут одним делом. Авскентий ведь не меньше меня вдохновился тогдашней поездкой. И Ксенией тоже. Было очень даже заметно, что она прямо-таки слилась с ним воедино. Редкостное явление. Это состояние, которое называется «вместе», было очевидным.

Боря покивал головой.

– Хорошее состояние, – сказал он тихо. – Оно так часто бывает необходимым. Мы вот сейчас тоже будто бы вместе, за накрытым столом, но так и хочется поозираться по сторонам, чтобы найти что-то недостающее для обретения этого подлинного состояния.

– Вот. – Татьяна Лукьяновна тихонько ударила по столу. – Боря у нас теперь философ. Науку, что, совсем забросил за ненадобностью?

– Нет, не оставил я её. Это она стала иной, гуманитарной. Обдумываю и частично пишу масштабную искусствоведческую книгу. У меня ведь тоже тогда не пропало время зря. А теперь замысел просто распирает.

– Точный выбор, – сказал поэт Николошвили, разливая вино по стаканчикам. – Так выпьем за святое искусство! – Он поднял налитый стаканчик вверх, и все охотно чокнулись.

– И всё-таки, – любопытство Татьяны Лукьяновны не перебилось откровениями Абрама Ицхаковича, – всё-таки, – она похлопала гладкой ладонью о широкую кисть поэта Николошвили, – Авскентий с Ксениюшкой, ты о них начал рассказывать.

– Они вместе работают. Поэт пишет стихи, а знаток иностранных языков их переводит, вставляя удачные звуковые особенности, которые непереводимы обратно.