Читаем Молево полностью

И действительно, в его работах тесно извивались и переплетались линии различной толщины и разнообразного цвета, сочетанием своим создавая таинственные образы.

– Я что-то подобное видела на выставке живописи австралийских аборигенов, – сказала Татьяна Лукьяновна. – В Эрмитаже.

Семиряков поднял брови в знак недоумения. А Никита нахмурился.

– Нет, нет, я не смеюсь, – продолжила профессиональная собирательница всего лучшего среди человечества, – они вовсе не какие-нибудь дикари. Эти аборигены, когда начинают жить в цивилизованном мире, становятся замечательными художниками и проницательными философами. Любую европейскую знаменитость заткнут за пояс. Так что нет, я не смеюсь.

– Да, да, возможно, возможно, – молвил галерист повышенным тоном. – А кстати, поглядите здесь разные авторские руки. Это одно, а это другое, – он тыкал пальцем в разложенные бумаги.

Никита облегчённо хихикнул. Должно быть, почувствовал себя здешним аборигеном, способным заткнуть за пояс любого столичного искусника.

– Это Степан принёс мне показать, а я оставил у себя.

– О-го-го! – Воскликнула Татьяна Лукьяновна. – Он тоже, что ли, сводами вдохновился?

– Не знаю. Мы друг другу в том не признавались.

– Прикажу нашему плотнику рамки сделать, – сказал Семиряков, собирая бумаги снова в стопку.

А когда он воротился к своему «тяни-толкаю», у калитки под сводом из крон яблонь предстал поджидающий его Анастасий с пухлой папочкой.

– Вот принёс тебе дочкины картинки, хоть Ольга Анастасьевна всячески возражала, – сказал тот.

– Ну-ну, пойдём, поглядим, – галерист учуял небывалый сегодняшний успех в собирательском деле.

Когда они вошли в дом и Анастасий вынул картинки Ольги Анастасьевны, расставляя их на стульях, Павел Саввич аж присел будто на какой-то воздушный стул. Из лоскутков бумаги различной величины исходила хрупкость, лёгкость и глубокая символичность чего-то не поверженного, хотя были там вроде простые этюды окрестностей. И все работы выдавали необычайно тонкий вкус, используя смешанную технику пера с тушью и пастели.

Так, среди окрестных живописцев оказались и сугубо местные жители. Все их работы полнили галерею. И кони Мирона, глиняные, деревянные, бронзовые, удачно согласовывались с ними. Витрина пространственного ансамбля Дома искусств состоялась в полной красе.


Мирон в свою очередь усиливал деятельность. «Вот уж поведение так поведение, – удивлялся он сам себе. – отыскалось, отыскалось оно. Моё». Наплодил живых коней изабелловой масти, наплодил изваяния их.

Но вылепил он и фигуры человеческие. Одна из них уже давно потаённо стояла в мастерской при конном заводе, и никому не показывалась. Так же, как от всех скрывалась и таинственная женщина, чьим портретом была та скульптура. Священность. Мирон-Подпольщик уже иначе оправдывал прилипшее к нему прозвище. Никуда не деться от этого конспиративного образа, хоть поведение его решительно изменилось, и самому казалось неузнаваемым. И вот однажды он задумал изваять статую Василька. Эта мысль будто кольнула его неким шприцом и влилась непосредственно в душу. Скульптура началась и завершилась сходу, без предварительного эскиза. Руки художника будто сами всё слепили. Так он и сказал архитектору, когда представил ему бесподобное произведение скульптурного искусства, насыщенное жизненным духом. «Руки сами это слепили». Тот мгновенно оценил чрезвычайную выраженность в изваянии, а также приметил и удивительно точное попадание произведения в масштаб. Глаз архитектора, намётанный на благородные пропорциональные соотношения всяких пространственных форм, сходу определил увеличение натурального размера Василька точно на число квадратного корня из «золотого сечения». И немедленно вызвался создать для него соответствующий постамент. Павел Саввич Семиряков, узнав о статуе и постаменте, не раздумывая, отважился оплатить изготовление памятника, отдав на это всё своё оставшееся денежное богатство. Памятник состоялся, словно давно ожидался всеми как нечто должное. Его отлили в бронзе и поставили на берегу пруда, объединяющего новый ансамбль на месте бывшей помещичьей усадьбы. У его подножия круглогодично лежат свежие цветы-васильки.


55. Долг


Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне