Молёное дитятко (сборник)

Пути текстов неисповедимы, как и все божьи дела. С Розой Валерьевной мы не знакомы. Знаю только, что эта тетрадь была изъята у нее на армяно-грузинской таможне в 2010 году, поздней осенью, когда на таможне было пусто и уныло и вот-вот должен был выпасть снег. Вежливые грузинские таможенники в красивой форме очень и очень скучали. Они этот не слишком последовательный дневник, как ни странно, прочли, передавая друг другу. Что они по поводу прочитанного подумали — не знаю. Но, однако же, один из них, осматривающий мой багаж, вдруг мне его предложил, а я взяла. Дневник написан чудесным, давно исчезнувшим из обращения почерком в тетрадке, старенькой, с затертым кожаным переплетом. Первые странички три в ней — какие-то подсчеты и выкладки экономического характера, написаны очень, очень давно, помутневшими чернилами. Потом страница пропущена, затем следует картинка, нарисованная не слишком твердой рукой: среди гор по каменистой дороге идет упрямая старушка с задранным подбородком. На ней маленькая шляпка, на носу круглые очки, а в руке сложенный зонтик-трость. Под картинкой подпись: «Я иду по Военно-Грузинской дороге». Дневник не закончен и не подписан. Имя и отчество автора — Роза Валерьевна — поминается в тетрадке один раз в прямой речи. Найти автора у меня нет никакой возможности. И я решилась одну историю из дневника опубликовать, слегка изменив некоторые названия и имена, чтоб не навредить никому из персонажей. Может, автор и сам найдется. А если нет — то все-таки дневник послужит времени и тому странному сообществу, к которому автор явно принадлежит — немногочисленному читающему человечеству.

…Довоенное время запечатано во мне, как «Кагор» в старой бутылке, я пьянею от него, а вино не убывает. Запах, цвет, вкус, градус времени — дают мне силы. Вот, оказывается, кто такие старые люди — закупоренные бутылки… Время моего детства просто необъятно огромно, потому что реально, а реальность бездонна, никому ее не сосчитать. Она живет. Голоса мамы и папы звучат во мне. Обе мои бабушки — деревенская баба Нюра и питерская бабушка Ася — учат меня каждая своему и никак не могут всему научить. Потому что этого «всего» — у обеих бабушек бесконечно много.

Знаю ли я, что именно меня так «закупорило», почему все сохранилось?

Возможно, начало войны, первый год блокады — вот пробка, застрявшая во времени и во мне.

Последнее воспоминание детства: в сентябре сорок первого наш детский сад вывозят из Комарова, с «летней дачи», которая засиделась на манной каше и компотах из сухофруктов до самой осени. Нас забыли. Но вот вспомнили и прислали за нами два пузатых голубых автобуса со словом «Дети» над маленьким ветровым стеклышком, по которому елозит дворник. Сейчас нас повезут домой, в Ленинград. Мне велят взять за руку и не отпускать сестренку Катю, она в том же садике, только в самой младшей группе, а я в самой старшей. Я помню горячую ладошку, до сих пор крепко держу ее, не отпускаю. Сестренка ревет — оставила зайца в спальне дачи, я на нее сержусь, потому что жалею… Помню все. И курточку на Кате, перешитую из моего пальто. И пуговицы заячьих глаз. И незнакомую тетю в пилотке, командующую нами. Она очень на нас на всех сердилась, и я понимала: она нас жалеет.

Моя Катя уже сорок лет живет в Грузии. Так сложилась жизнь. Я в пятьдесят третьем закончила десятилетку с золотой медалью, и уехала в Москву, поступила в Первый мед, а Катя, девочка удалая, вся в бабу Нюру, после восьмого класса соскучилась без меня в Ленинграде да и сбежала в Пятигорск. Чтобы вместе с подружкой поступить в медицинское училище и пожить хоть недолго в теплом и сухом климате. Так она оправдывалась в прощальном письме. Катя в училище поступила, но не закончила, потому что влюбилась в красивого парня, в Нику Тваури. И он увез мою сестренку к себе на родину. Бабушки наши одна за другой стали в Ленинграде болеть, я вернулась из Москвы к ним, на улицу Марата. А Катя на Новый год приезжала к нам в гости, но потом как принялась рожать — Пашу, Гию, Тимоте и наконец Нану — Нануличку… Ездить ей в Ленинград стало невозможно. У меня своей семьи не получилось, я проработала всю жизнь в Институте космической медицины (не косметической, а именно космической, молодые часто переспрашивают). К девяностым годам в стране стало не до космической медицины, и меня отправили на пенсию… Я с моей пенсией не могла поначалу ни приехать к Кате, ни помочь ей хоть как-нибудь. Но, по счастью, удалось мне пристроиться в детскую библиотеку, на маленькую, но постоянную зарплату. Там и служу, причем с удовольствием. Ребятишек каждый день наблюдаю, и сама в детство впала, книжки на рабочем месте безнаказанно читаю — Пушкин, Толстой, Лермонтов, Льюис Кэрролл, Стивенсон, Мифы Древней Греции и Сказки народов мира… Как сказал поэт, «Только детские книги читать…» Так и живу.

А Катя, не старея, бурно обитает в Грузии, в своем Гори, со своими детьми, с Никой Тваури и со всеми его родственниками. Не в том, не в знаменитом Гори они живут, где родился Сталин, а в совсем маленьком местечке.