Молить о Шрамах (ЛП)

Джеремайя не остается здесь на ночь, хотя он приходит до восхода солнца утром и уходит после того, как я отправляюсь в свою комнату ночью. И я знаю, что это он, сейчас, нарушает мой сон. Особенно когда он крутит запертую дверную ручку, а потом хлопает кулаком по двери. За две недели разлуки между нами ничего не изменилось. Я вернулась к своей роли, а он взял под контроль свою.

— Сид, — рычит он с низким предупреждением.

Черт.

Я сбрасываю одеяло, ступаю по ковру босыми ногами, отпираю дверь и дергаю ее.

Он смотрит на меня сверху вниз, разглядывая мою белую футболку и черные шорты. Я прислоняюсь к дверному проему, сложив руки.

— Какого хрена тебе надо?

Он одет в темный блейзер, под ним белая рубашка, его руки сжаты в кулаки по бокам, на одном запястье видны черные часы. От него хорошо пахнет, хотя я никогда бы ему этого не сказала, и он свежевыбрит.

За неделю моего пребывания здесь мы мало чем занимались. Он и Николас вполголоса говорили о разрушенном отеле, о том, что с ним делать, если кто-то забрал тела — я не спрашивала — и несколько раз вместе выходили из квартиры по делам.

Я не вернулась на занятия, не хотела видеть Рию с тех пор, как мой брат взял ее на мушку. Я тратила свое время на бег, чтение, писательство, сжигание написанного над раковиной в квартире Николаса, и пила очень, очень много.

Я не знаю, что будет дальше.

Я не знаю, почему Люцифер не пришел за мной.

Я не знаю, почему я хочу, чтобы он пришел, зная, что я знаю о его отце. Зная, что он предал меня. Зная, что он оставил бы меня своему отцу, чтобы тот убил меня, если бы Джеремайя не спас меня.

— Я хочу, чтобы ты следила за своим языком, — мягко говорит Джеремайя на мой вопрос.

Я закатываю глаза.

— Нет, правда. Какого хрена ты хочешь?

— Мы уезжаем.

Я вскидываю бровь.

— Что значит — мы? И куда?

Он засовывает руки в карманы.

— Мы — это я, ты и Николас. А куда — не твое собачье дело, — улыбается он, — но ты увидишь.

Я качаю головой.

— Нет.

— Ты не можешь говорить — нет.

По моей коже ползут мурашки. Я уже много-много раз слышала эти слова из жестоких уст моего брата. Обычно это заканчивалось тем, что я делала то, чему пыталась сказать — нет.

— Почему?

— Почему ты не можешь сказать — нет, или почему…

Я хлопнул кулаком по дверному проему.

— Почему мы уезжаем, придурок?

Он ухмыляется мне.

— Ты мне нравишься вздорной.

— Я ненавижу тебя живым.

Он хмурится, тяжело вздыхает, его плечи опускаются.

— Они знают, что ты здесь.

— Кто это — они?

Он сужает глаза.

— Несвятые. И 6 тоже.

Я пожимаю плечами.

— Ну и что? Они еще не пытались меня увести. Может, им, блядь, все равно.

Надеюсь, что так и есть.

— Им нравятся ритуалы, Сид, — рычит Джеремайя. — Им нравится делать что-то в нужное время.

Я хмурюсь, нахмурив брови.

— Они как… ведьмы?

Джеремайя не улыбается.

— Нет. У ведьм есть душа. Магия. У шестерых… у них просто тяга к убийствам и крови.

— Точно, — я пожимаю плечами. — Круто. Значит, в полнолуние меня забирают, валят с ног, скармливают 6, чтобы они могли использовать мою кровь для обретения силы? Так что ли? Вроде того, как Гарри Поттер стал крестражем для Волдеморта?

Джеремайя схватил меня за подбородок, его глаза сузились в щели.

— Это не игра, Сид, — шипит он, наклоняясь так, что его рот оказывается близко к моему. — Ты понятия не имеешь, что они с тобой сделают. Ты даже не представляешь, на что они способны. Я провел две недели запертым в клетке, ел свое собственное дерьмо и спал лицом к луже, полной моей собственной мочи, от их рук. И тогда они решили, что я могу быть для них кем-то.

Мой рот открывается. Он никогда не рассказывал мне так много о своем прошлом. О том времени, когда мы были порознь. О его времени с 6. Никогда.

Я чувствую, как мое сердце разрывается от его слов.

Он отпускает мое лицо, отходит от меня и качает головой, как будто жалеет, что рассказал мне. Жалеет, что впустил меня.

Он смотрит на пол в течение минуты.

— Я не хочу, чтобы они добрались до тебя, понятно, Сид? Тебе повезло, что Люцифер позволил тебе уйти от него целой и невредимой.

Он не позволил, хочу сказать я, но не говорю.

Он снова встречает мой взгляд.

— Даже если тебе пришлось трахаться, чтобы вырваться из его хватки, — он поворачивается, чтобы уйти, но я даже не чувствую его шагов. Я все еще думаю о том, что он сказал. О том, что он пережил. От рук Форгов.

Они, блядь, заслуживали смерти.

— Собирай свое дерьмо. Мы уезжаем в десять.

— Подожди, — окликаю я его, и он замирает, повернувшись ко мне спиной. — Что будет дальше?

Я вижу, как напрягаются его плечи.

— Мы подождем, пока Лазарь Маликов не выйдет из себя и не придет за нами.

А что будет потом? Я не спрашиваю. Я не хочу знать.

— Откуда ты все это знаешь? — спрашиваю я.

Он продолжает идти мимо гостиной, к балкону. Я думаю, что он не собирается мне отвечать. И тогда он говорит: — Бруклин.

И все, о чем я могу думать, это о Маверике Мейхеме Асторе, обматывающем ремень вокруг моего горла, и о том, что он может сделать с Джеремаей, если узнает, что тот все еще трахает его сестру.