Молитвенники земли русской

Мои бабуленьки уже убедились, что я не стучу и не подвожу их. У них между собой, видимо, какое-то мнение насчет меня составилось. Познакомили они меня однажды с живой монашкой Дивеевского монастыря. Бывал я в одном доме, она там жила вместе с двумя-тремя старушками. Зашел я к ним не просто так, а с подачи. Кто-то из бабушек ее предупредил, что вот, мол, придет такой из Города. Она меня и перекрестила, она меня и обмиловала. Страшно рада была видеть. Совсем старенькая, оставалось жить ей, думаю, не так много. Говорила, что она надеется, что все еще воспрянет, что еще будет монастырь Дивеевский и Саровский и, дай Бог, тебе, касатик, это увидеть. Она знала предсказание батюшки Серафима. Знала и свято в это верила. Когда нашлись святые мощи Серафима и когда в Саров приехал Патриарх Алексий II, я смотрел эти торжества со всеми по телевидению и мне было грустно, что меня там уже нет. Грустно, что не могу теперь зайти в храм, где находятся батюшкины мощи, поставить свечу, помолиться… Но, слава Богу, за веру теперь не преследуют, церкви открываются, приходи, молись, что мы и делаем с моей Ниной Ивановной в нашем петербургском храме Серафима Саровского.

Он был и именем и духом Серафим
В пустынной тишине весь Богопосвященный:
Ему всегда служил, и Бог всегда был с ним,
Внимая всем его молитвам вдохновенным.

(В повести использованы материалы произведений Е. Поселянина «Преподобный Серафим Саровский Чудотворец», С. Нилуса «Великое в малом», Митрополита Серафима (Чичагова) «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря», «Россия перед вторым пришествием» [М. «Родник» 1994])

Санкт-Петербург, декабрь 2000 года

Погасшая лампада

Двадцатый век. Еще совсем недавно десятки тысяч людей ссылали на север Коми. От непосильной работы, постоянного недоедания, морозов многие из них навечно оставались в этой земле. Наш рассказ коснется последнего десятилетия ушедшего безбожного века. Тогда уже ушло в прошлое открытое гонение за веру, кое-где даже открывались новые церковные приходы, но десятилетия атеизма сделали свое дело, и росточки веры очень трудно пробивались сквозь толстую кору равнодушия и гордыни. И все же понемногу народ потянулся к Богу.

В то время в Сыктывкаре действовала только одна церковь в местечке Кочпон. Ее не очень-то любили посещать люди, недавно обратившиеся к вере. Масса неразрешенных вопросов, почти полное отсутствие духовной литературы, да и не изжитая еще привычка недоумевать, спрашивать, гнала по воскресным дням интеллигентных людей в поселок Ыб, находящийся в 40 километрах от Сыктывкара.

Там в Свято-Вознесенском храме служил иеромонах Трифон, весьма почитаемый в образованном обществе. Жил он недалеко от церкви в двухэтажном деревянном доме вместе со своей матерью. Келия о. Трифона находилась на втором этаже. На первом была комната его матери – матушки Нины, трапезная и гостиная. Здесь-то главным образом и собиралось наше общество неофитов после церковной службы. Поговорить, поделиться новыми впечатлениями от посещений святых обителей, блеснуть знаниями церковного обихода. К обеду о. Трифон спускался вниз. За трапезой все молча слушали батюшку. Темы были разные: духовные советы, разъяснение церковных обычаев, различные истории. Всякий, кто сподоблялся быть приглашенным на трапезу, чувствовал себя счастливым.

В церковной ограде, рядом с храмом находилась небольшая, очень опрятная сторожка, которая вмещала в себя маленькую комнатку для клироса и просторное помещение с двухэтажными нарами, отведенное под временное жительство дальних паломников с большим обеденным столом. Надо сказать, что в те годы на всем обширном пространстве Коми было только четыре церкви. Вот и тянулась вереница бабушек-богомолок, находивших в себе силы под старость лет за сотни километров добираться до храма Божия в эту сторожку после службы. Говорили здесь по-коми, но если кому из русских, не знающих языка коми, доводилось заглянуть в сторожку, его встречали с теплым радушием, угощали, чем Бог послал, непременно уступали место на лежанке, старались говорить на полу-русском, полу-коми языке. И эта незамысловатая речь всегда оставалась понятной человеку, не владеющему коми. Отчего? Да оттого видно, что слова те были не пустыми, исходили от сердца. Удивительной дух открытости и уюта царил в этой сторожке.