Молли имеет право

Вскоре Мэгги разожгла камины и растопила плиту. Я спросила, не могу ли чем-нибудь помочь, но она, смерив меня взглядом, заявила, что, если я останусь за столом, проблем будет меньше. У меня внутри всё по-прежнему шипело и бурлило от восторга, так шипело и бурлило, что я чуть было не выболтала наш секрет Мэгги. Но вовремя поняла, что было бы нечестно обременять её душу тем, что мы с Норой сделали, даже если бы она это одобрила (а я чув ствовала, что она одобрит).

Я съела ещё бутерброд, стараясь не думать о несчастных английских суфражетках, объявивших голодовку. Мэгги приготовила чай и, склонившись над кастрюлями, снова принялась меня разглядывать.

— Ладно, что ты там задумала? — вздохнув, спро сила она. — Хотя, знаешь, не рассказывай. Мне лучше не знать. А это что, краска?

Она перегнулась через стол и схватила меня за косичку. Время вдруг остановилось. Мне казалось, что я уже целую вечность молча смотрю Мэгги в глаза, но в конце концов она не стала ни о чём расспрашивать, а просто сказала:

— Честное слово, не понимаю, где такая аккуратная девочка, как ты, вечно находит всякую грязь, — и, достав чистую посудную тряпку, вытерла ею мои волосы. — Ну, вот и всё. Теперь иди и сделай что-нибудь полезное. А то мне нужно обувь чистить и завтрак готовить.

Пришлось идти. Усевшись в гостиной, я попыталась дочитать последние несколько страниц «Джейн Эйр», но никак не могла сосредоточиться. И даже представить, что когда-нибудь снова смогу на чём-нибудь сосредоточиться: слишком уж меня выбили из колеи события последних нескольких дней. И только когда к завтраку начали спускаться остальные члены семьи, мне стало легче, хотя все они, казалось, настолько не ожидали меня увидеть, что я даже немного обиделась.

— Я всего-навсего проснулась с рассветом! Сейчас, знаете ли, середина лета, светает рано.

— Хотела бы я, чтобы тебя и во время учебного года было так же легко вытащить из постели, — усмехнулась мама.

Потом Джулия заявила, что собирается каждый божий день вставать в шесть, чтобы ходить к мессе, а мама возразила, что это, конечно, очень мило, но только кто станет её отводить, и их перепалка немного отвлекла от меня всеобщее внимание. Что было весьма кстати, поскольку к тому моменту всё шипение и бурление испарилось и меня охватил чудовищный страх. А если нас кто-нибудь видел? И теперь найдёт? Какие ещё улики мы могли оставить, если я умудрилась перепачкать краской волосы и ни я сама, ни Нора этого не заметили? До смерти перепугавшись, что могла уронить носовой платок или что-нибудь другое (хотя все платочки у меня белые с вышитыми цветами, без инициалов или других примет, по которым можно установить владельца, поэтому, если бы я его и уронила, никто всё равно не понял бы, что это мой), я даже выскочила проверить карманы пальто, чтобы удостовериться, лежит ли там платок. (И он там был. Всё такой же белый, с вышитыми в уголке анютиными глазками.)

Остаток утра я не находила себе места от волнения. Около одиннадцати мама велела мне отвести Джулию в гости к Кристине, что я и сделала, хотя это и не сильно меня отвлекло, поскольку, едва мы вышли из дома, Джулия тут же спросила:

— Что у тебя случилось?

— Ничего, — ответила я. — Заткнись и шагай себе.

Джулия смерила меня ужасно скучным, полным благочестия взглядом, в котором читалось: «Ты ужасно груба, но раз уж я такая добродетельная и набожная, то не стану об этом упоминать».

— А я уверена, что случилось, — заявила она. — Но если твою совесть что-нибудь тяготит, тебе стоит сходить к исповеди или хотя бы поговорить об этом с кем-нибудь из монашек в школе.

Я глубоко вздохнула, пытаясь сохранять спокойствие, и не моргнув глазом ответила:

— Моя совесть совершенно чиста. Ничего плохого я не делала.

— Точно? — переспросила Джулия.

Кулаки сжались сами собой. Я знала, что, если потеряю самообладание, вполне могу в ярости выболтать правду.

— Абсолютно точно. Теперь хватит болтать, пойдём.

К счастью, мы как раз добрались до Кристининого дома, так что Джулия вошла внутрь (вероятно, чтобы помолиться за мою грешную душу), а я медленно побрела домой, в сотый раз перебирая в памяти утренние события. И к тому времени, как вернулась домой, окончательно убедила себя, что никаких улик мы не оставили. Отголоски беспокойства так меня и не покинули, но страшно уже не было.

А потом, примерно часа в два, когда мы с Филлис сидели в гостиной (она без интереса листала роман, я пыталась учить французский), а мама играла на пианино что-то не-слишком-расслабленное из Бетховена, всё и случилось. В дверь громко постучали, и едва Мэгги успела открыть, как в комнату влетела Мейбл, выглядевшая ужасно возбуждённой и взволнованной.

— Филлис, мне нужно с тобой поговорить, — с порога заявила она.

— Ну, Мейбл, — укоризненно сказала мама. — Что за манеры?

Мейбл покраснела ещё сильнее.

— Ужасно сожалею, миссис Карберри, но мне нужно срочно поговорить с Филлис.

— Пойдём, — кивнула Филлис. — Прости, мам.

И они поднялись к Филлис.