Молли имеет право

— Всё в полном порядке, — соврала я. — Мам, можно мне чуть позже сходить к Норе? Хочу узнать у неё кое-что насчёт школы.

— Снова гулянки? — нахмурилась мама. — По-моему, ты и так слишком много гуляешь.

— Ой, мам, ты говоришь совсем как тётя Джозефина.

Мама в ужасе отшатнулась (думаю, я её страшно оскорбила), потом глубоко вздохнула и сказала:

— Что ж, полагаю, ты можешь позвать её погулять на часок, если миссис Кентуэлл не против.

— А она никогда не против, — кивнула я, поднимаясь со стула, но мама тотчас же протянула руку и усадила меня обратно:

— Но не раньше, чем закончишь помогать мне с этой шляпой, — что, думаю, было достаточно честно.

Пятнадцать минут спустя я уже стучалась в дверь Нориного дома. Агнес ушла её позвать, и вскоре моя подруга, прыгая через две ступеньки, уже слетала вниз по лестнице.

— Новая шляпа? — первым делом поинтересовалась она.

— Прошлогодняя, я только что помогла маме её перешить, — ответила я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не подслушает: Агнес уже вернулась на кухню, но рядом могла быть миссис Кентуэлл, а рисковать я не хотела, поэтому прошептала: — У меня новости. Очень важные новости о… сама знаешь о чём. Пойдём к тебе.

Нора и сама, казалось, была совершенно в том же состоянии, в каком с утра находилась я.

— Нас кто-нибудь видел? — спросила она, когда мы поднялись в комнату.

— Нет. Всё гораздо серьёзнее, — и я рассказала ей о том, что узнала, и о том, как волновалась, что теперь этих дам обвинят ещё и в написании лозунгов.

— Что ж, если это случится, — храбро заявила Нора, — мы просто возьмём вину на себя.

— Конечно. Нельзя же ведь допустить, чтобы их наказали за то, что сделали мы. Хотя кое-кто, наверное, сказал бы, что нам в любом случае стоит признать вину. Я имею в виду, предполагается, что мы должны иметь мужество постоять за свои убеждения.

— Ну, насчёт этого я как-то не уверена.

— Честно говоря, я тоже, — согласилась я. — Но совершенно уверена в первой части: мы не можем допустить, чтобы их обвинили в том, чего они не делали, даже если они одобряют, когда это делаем мы. Если ты понимаешь, о чём я.

Нора кивнула, что поняла.

— И когда это будет известно? В смысле, в чём их обвиняют.

— Это должно быть в газетах. Вечером или, может, завтра.

Мы нервно переглянулись.

— Ты ведь не жалеешь, правда? — спросила я.

Норе, похоже, наконец удалось собраться с духом.

— Нет, — твёрдо сказала она. — Ни за что. Это лучшее из всего, что мы когда-либо сделали.

И, услышав это, я вдруг поняла, что Нора права. Мы ведь всю свою жизнь делали совершенно обычные вещи: ходили в школу, читали книги, играли, лазали по деревьям, заводили врагов (Грейс), подруг (Стелла), терпели надоедливых старших братьев (сама знаешь кто). Но ничто из того, что мы делали раньше, не было столь важным: важнее нас самих, важнее всех, кого мы знали. А выступать за права всех женщин (не только за то, какой мы хотим видеть свою жизнь, когда вырастем, но и за остальных женщин тоже) куда важнее, чем за наши собственные. И пусть мы всего лишь накалякали что-то на почтовом ящике, а это, по большому счёту, не слишком-то много, но, увидев этот почтовый ящик, люди узнают, что есть на свете те, для кого получение женщинами права голоса имеет очень большое значение. То, что мы сделали, было вовсе не таким смелым и серьёзным, как акция миссис Шихи-Скеффингтон и остальных. Но для нас это был огромный шаг, и я ужасно обрадовалась, что мы всё-таки его сделали. И если бы пришлось, заявила бы об этом даже в полиции.

Я не стала долго засиживаться у Норы (мы надеялись, что её папа принесёт вечернюю газету, но он в тот день работал допоздна), договорившись встретиться с ней завтра с утра.

— К тому времени мы уже точно узнаем, что про исходит. Даже если мне придётся сбегать и разориться на газету.

— А деньги-то у тебя есть? — спросила Нора. — Ты совершенно не умеешь экономить.

— В копилке ещё два шиллинга шесть пенсов! — возмущённо воскликнула я.

Тогда Нора попросила прощения за то, что во мне сомневалась, и сказала, что тоже постарается купить газету.

Но, дойдя домой, я уже места себе не находила от беспокойства. Мама даже снова поинтересовалась, здорова ли я.

— Всё в порядке, просто перезанималась.

— Неужели? — удивилась мама, едва сдерживая совершенно неуместный смех. — Что ж, надеюсь, эти старания отразятся на экзаменационных оценках.

Когда она вышла из комнаты, я спросила Филлис, нет ли у неё каких-нибудь известий об арестованных, но она ничего не знала: никто из её подруг к нам не заходил, а вечернюю газету папа почему-то не принёс.

— Не думаю, что до завтра мы узнаем что-нибудь новое, — заключила она. — Я сказала маме, что хочу вечером сходить к Кэтлин, но она велела мне остаться дома и помочь ей перебрать старые простыни. А я не хотела бы сейчас с ней ссориться, поскольку на следующей неделе, похоже, и без того дел будет невпроворот.