Молодая Раневская. Это я, Фанечка...

Пока была возможность, Фаина переписывалась с матерью. В начале 1918 года Таганрог недолго пробыл у красных, но Гирш Фельдман и его семья — жена и сын (дочь Белла жила с мужем за границей) не пострадали. Потом были немцы, Деникин… Переписка с домом оборвалась в январе 1920 года, когда Таганрог окончательно заняли красные. Вскоре после этого Гирша Фельдмана и одного из его компаньонов Иосифа Рецкера, владельца пивоваренного завода "Рецкер и Баршай", задержали и потребовали за их освобождение сто тысяч рублей. Было ясно, что одной контрибуцией дело не закончится. Фельдманы уплыли в Стамбул на своем пароходе, благо его в суматохе тех дней еще не успели конфисковать. Фаина осталась в России. Она всегда говорила, что ни за что бы не эмигрировала, потому что за границей, вдали от русской сцены оказалась бы не у дел. Сцена была ей дороже всего. Впрочем, еще неизвестно, как бы все обернулось, окажись Фаина в момент бегства Фельдманов в Таганроге. Бежали ведь не навсегда, а на время. Мало кто из эмигрантов понимал, что большевики пришли надолго. Большинству казалось, что прежние времена вернутся. Одни надеялись на Англию с Францией, союзников России по Антанте, другие на Америку и Японию, третьи на народное восстание…

Но вернемся в лето 1918 года, когда Фаина, окрыленная своим успешным дебютом в труппе, приступила к работе над ролью Шарлотты Ивановны. Для роли Маргариты Каваллини Фаина учила итальянский язык, теперь ей предстояло научиться чревовещанию и фокусам. Фокусы с картами и пледом, которые показывает Шарлотта, не требуют от актрисы, играющей эту роль, особых умений. Чревовещает за Шарлотту обычно суфлер или кто-то за кулисами. Но Фаине непременно захотелось выучиться всему, что умеет ее героиня. Карточные фокусы она освоила довольно быстро, а вот чревовещанию пришлось учиться дольше. Правда, когда она попробовала чревовещать за Шарлотту Ивановну на репетиции, то выяснилось, что "внутренний" голос слышен не дальше второго ряда. В итоге "чревовещать" пришлось суфлеру. Возможно, что в евпаторийском театре была плохая акустика, ведь в цирках чревовещателей слышали даже на галерке.

Работа над ролью строилась так. Помимо репетиций, два раза в неделю Фаина занималась с Павлой Леонтьевной — делилась с ней мыслями, показывала те или иные фрагменты в новой трактовке, рассказывала, чем еще она дополнила образ Шарлотты Ивановны. Иных актеров приходится тормошить для того, чтобы они дополняли образы своих героев яркими штрихами. Фаину, напротив, приходилось осаживать, чтобы она не перебарщивала.

Однажды, когда они с Павлой Леонтьевной в очередной раз обсуждали Шарлотту, Фаина вдруг разрыдалась и сказала, что она прекрасно понимает свою героиню, потому что сама в родительском доме чувствовала себя такой же неприкаянной, как Шарлотта в доме Раневской. Павла Леонтьевна ответила ей, что без страдания невозможно стать актрисой, ведь оно побуждает к духовному росту и делает чувствительнее. Павла Леонтьевна вспомнила, что сама она тоже страдала в детстве, потому что ей казалось, что старшую сестру мать любит сильнее, чем ее.

Фаина рассчитывала сыграть Шарлотту Ивановну в Евпатории. Ей было интересно сравнить, как одни и те же зрители воспримут ее в столь разных ролях, как Маргарита Каваллини и Шарлотта Ивановна. Заметят ли? Оценят ли? Что напишут критики, если вообще что-нибудь напишут? Временами Фаине начинало казаться, что Маргарита — предел ее возможностей. Тогда она замыкалась в себе и начинала хандрить — забивалась в какой-нибудь угол и тихо страдала. Павла Леонтьевна, заметив это, уводила Фаину на прогулки. На людях Фаина быстро оттаивала, потому что не могла равнодушно смотреть на окружающих. "Посмотрите, какой интересный типаж!" — говорила она, указывая взглядом на человека, чем-то привлекшего ее внимание, и начинала оживленно обсуждать его, разумеется, шепотом. Скоро от хандры не оставалось и следа. Павла Леонтьевна объясняла, что сомнение — непременный спутник таланта, что только бездари никогда не сомневаются, и спрашивала, что послужило причиной хандры на этот раз.