Молодая Раневская. Это я, Фанечка...

"Как только, так сразу" — вариант вежливого отказа. Фаина начала ходить по театрам в поисках места. В одни театры они приходили вместе с Павлой Леонтьевной, в другие — по отдельности. А вот на спектакли по вечерам ходили только вдвоем, чтобы можно было обмениваться впечатлениями. Очарованные таировской "Жирофле-Жирофля", они бодро продолжили знакомство с новыми постановками и новыми театрами. Но уже следующий спектакль — "Озеро Люль", поставленный по пьесе Александра Файко в Театре Революции, сильно их разочаровал. В первую очередь сюжетом. Детективная интрига, разворачивающаяся в абстрактной стране, совершенно не увлекла обеих, а обилие шумовых и световых эффектов вызывало у Павлы Леонтьевны приступ мигрени. "Ждала чуда, откровения, а вернулась домой с головной болью, и только", — так описывала Вульф свои впечатления от "Озера Люль". Кстати, Луначарский называл эту пьесу "сумбурной" и "отвратительно построенной", и считал, что она "до пошлости наивно подходит к проблемам революции". "Я сделал нарочно такой опыт, — писал Луначарский, — я спросил у пяти-шести человек, понимают ли они, в чем тут дело. И все эти люди единогласно ответили: "Нет, никак не можем понять".

Решив, что новых пьес с них достаточно, наши актрисы отправились смотреть классику — "Лес" Островского у Мейерхольда. Обеим показалось, что они сошли с ума, потому что они не смогли узнать столь хорошо знакомой им пьесы. Акробатика, парики неестественно зеленого цвета, непонятный мост на сцене… Если у Таирова лестница органически вписывалась в действие, то мейерхольдовский мост выглядел неестественным, непонятным, лишним. Павла Леонтьевна в своих мемуарах нашла место для этого спектакля. Она назвала его издевательством над зрителем, над Островским и над правдой. "В мейерхольдовском лесу я совсем заблудилась", — писала она.

К сожалению, революционная новизна формы очень часто затмевала содержание. Ознакомившись еще с некоторыми новыми постановками, Вульф и Раневская сократили список театров, в которых собирались искать вакансий, более чем наполовину. "Боже мой, — сокрушалась Павла Леонтьевна, — столько шума из ничего…" Обеим актрисам было обидно. Обидно за свои напрасные ожидания и несбывшиеся надежды. Несколько лет они предвкушали встречу с новыми веяниями в сценическом искусстве… А на поверку выяснилось, что большинство этих веяний ничего общего с искусством не имеют.

Встреча с Екатериной Гельцер была радостной, но Фаина заметила некоторые перемены в отношении к ней Екатерины Васильевны. Оно стало более сдержанным. Сердечным, теплым, как и прежде, но не в той степени. Что ж, бывает. Долгая разлука сказывается на отношениях, к тому же Екатерина Васильевна в то время была очень занята в Большом театре. Очень много артистов балета эмигрировало, и Гельцер, помимо сцены, занималась большой организационной работой — вместе с кучкой единомышленников создавала советский балет. Надо учитывать и то, что в то время Гельцер вступила в пору заката своей сценической карьеры (ее возраст подходил к пятидесяти годам). Это обстоятельство могло наложить отпечаток на характер.

Гельцер познакомила Фаину со знаменитым актером Художественного театра Василием Качаловым. Качалов был невероятно талантлив, невероятно красив и имел "благословение небес" — расположение новой власти. После революции он оказался в эмиграции, но в 1922 году с группой актеров Художественного театра принял приглашение Луначарского вернуться на родину. О тех знаменитостях, кто остался в эмиграции, очень быстро забывали. Людская память коротка, да и опасно было вспоминать эмигрантов. Тех же, кто остался или вернулся (т. е. — доказал свою лояльность Советской власти), буквально носили на руках. Впрочем, Качалова "носили на руках" заслуженно.

Можно предположить, что Екатерина Васильевна устроила это знакомство не без скрытой цели, в расчете на то, что Качалов мог помочь Фаине найти место в Москве. Но разве могла Фаина, благоговевшая перед Качаловым, обратиться к своему кумиру с такой просьбой? Или хотя бы намекнуть? Она благоговела, и этим все сказано. Благоговела и невероятно гордилась знакомством.

И пронесла эти чувства через всю свою жизнь.

Оказала Екатерина Васильевна Фаине и прямую протекцию. Она отправила Фаину к режиссеру Алексею Алексееву (настоящая фамилия его была Лившиц). В подвальном этаже дома № 10 в Большом Гнездниковском переулке, который часто называют "Первым домом Нирнзее" или просто "домом Нирнзее", Алексеев готовил премьеру "новорожденного" Театра сатиры — обозрение (не пьесу, а обозрение) "Москва с точки зрения". В создании первого спектакля — обозрения "Москва с точки зрения" Алексееву помогала плеяда талантливых молодых писателей, среди которых были Виктор Ардов, Лев Никулин, Николай Эрдман, Виктор Типот, Абрам Арго, Николай Адуев (тот самый, который впоследствии возглавил секцию сатиры в Союзе писателей), Владимир Масс. Руководил театром режиссер Давид Гутман, опытный театральный миниатюрист и сатирик.