Молодой Бояркин

поругивал прораба. Федоров ворочал своей совковой лопатой и молчал. Потом Николай и

Санька снова выставили рамы, сломав еще пару стеклин, вышли наружу и стали когда-то

выброшенную землю перебрасывать на старое место. Около стены был самый солнцепек, и

они разделись до пояса.

Перед обедом они сели отдохнуть.

– Вот ведь, елкин дед, работаю, а сам все думаю про обед, – сказал Санька, – а потом

буду вечера ждать. Мысли-то все время вперед убегают.

– Я тоже, – признался Бояркин, вдохнув и вздрогнув от случайного прикосновения

голой спиной к холодной стене. – А куда мы торопимся? Идет рабочий день, но это же

одновременно и время нашей жизни. Разве умно торопить жизнь? Ведь и этот день, и даже

этот миг уже никогда не повторятся. Осмотрись-ка кругом… Посмотри, какое мокрое поле,

вон там виднеется лес, там село, вон высокие облака… Из этого и состоит одно это мгновение

нашей жизни. Но чем же эта сиюминутная жизнь хуже той, что будет после работы?

Оба осмотрелись и минуты две просидели задумавшись. Санька покурил, дымок был

голубеньким и оставлял легкий запах, который тут же и растворялся. "А ведь и вправду

хорошо, – подумал Николай. – Тут и дым-то как будто чуть ли не мармеладом пахнет".

Бояркин вспомнил разговор с Федоровым об истинности жизни, о том, что в ней много

ложного, от чего надо избавляться. В общем-то, мысли Алексея не показались ему теперь

большим открытием. Когда-то в спорах с Мучагиным он и сам высказывал нечто похожее.

Федоров был для него, скорее всего не учителем, а единомышленником, который помогал

утверждаться в этих мыслях и еще глубже в них проникать. А вот уж для самого Федорова

эти мысли были не просто суждениями по случаю, а жизненными, "рабочими" истинами.

Докурив, Санька вдавил окурок в подошву сапога, потому что сидел на турецкий

манер, и потом так же поднялся с ногами крест-накрест.

– Ну, ладно, давай-ка все же разделаемся до обеда с этой кучей, – очень серьезно

предложил он.

Машина со щебенкой пришла, как обычно, под конец рабочего дня. Все подошли к

ней, чтобы заглянуть в кузов. Игорь Тарасович сидел за стеклом с упавшей челюстью,

видимо, чувствуя себя безжалостно обманутым. В его фотографической памяти кормоцех

стоял посредине надежного белого поля, а теперь он очутился в самом настоящем болоте с

глубокими лужами, озерцами и даже группками кочек. Насыпная дорога от тепла и от колес

расплылась по сторонам, как акварельный росчерк на мокрой бумаге.

Смуглый, широколицый водитель-татарин сидел в КамАЗе, распахнув дверку,

отделанную пластиком, и приглаживал блестящую, основательную залысину. В его кабине

был такой комфорт, что не хватало только какого-нибудь красного ковра за спиной. Но

людям, подошедшим в сапогах с пудом грязи на каждом, особой нелепостью показались его

легкие желтые туфли. Водитель ни с кем не поздоровался, а, отквасив губу, все смотрел на

кормоцех и на те полтораста метров, что отделяли шоссейную дорогу от стройки.

– Если я сунусь в эту трясину, то меня потом и вертолетом не вытащить. Все! –

решительно заключил он. – Везу щебенку назад.

Не видя необходимости выслушивать чье-либо мнение, он тут же захлопнул дверцу, и

машина, с ревом бросаясь грязью, начала разворачиваться.

– Начальника-то, начальника-то оставь! – закричал Санька, потешаясь над ничего еще

не понявшим и потому вполне спокойным Игорем Тарасовичем.

Алексей Федоров бежал наперерез машине, оскользаясь и махая руками. Водитель

остановился и высунулся из кабины.

– Нам эта щебенка позарез нужна! – сказал Алексей. – К тому же, она государству в

копеечку обходится. Ее привезли по железной дороге с Урала или с Восточной Сибири. Да

плюс пробег такой мощной машины за двести с лишним километров.

– А как? Как тут проедешь? Или я высыплю ее прямо здесь…

– Подожди! Я сейчас прямиком к директору совхоза. Попрошу "кировец", тот

протащит.

Трактор пришел через полчаса. Все засуетились, расправляя трос. Игорь Тарасович

тоже забегал, пытаясь быть полезным, и, когда трактор поволок буквально поплывшую

машину, он, не жалея своих блестящих хромачей, наматывая на них такие же гири, как и у

других, обрадовано бросился показывать дорогу.

Около самого кормоцеха они с Федоровым, идущим впереди, показали два разных

проезда, и тракторист, оставив в стороне яростно дирижирующего прораба, выбрал вариант

Федорова.

Из-за щебенки бригада в этот день задержалась дольше обычного. Бояркин и Санька

уходили с работы вместе.

– А ведь время-то сегодня вроде даже, наоборот, быстрее прошло, – сказал Санька.

– Так мы же сегодня никуда не торопились, – ответил Николай. – Просто жили, и все.

И сейчас живем…

– Эх, подпрыгнуть бы от радости, да сил нет, – сказал Санька, – устал сегодня.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Дружная, трезвая, да еще и сознательная сверхурочная работа в этот день по-доброму

взбудоражила бригаду. Все почувствовали особое дружеское расположение друг к другу и

вечером кучно двинулись в клуб на фильм "про разведчиков". Присоединился к ним и

Бояркин.

Это был их второй или третий выход за все время, и поэтому после кино все они: и

молодые, и в возрасте – остались поглазеть на танцы под магнитофон. Эти танцы,