Молодой Бояркин

оказывается, были каждый день после второго сеанса. Строители выволокли из зрительного

зала целый ряд кресел с откидными, хлопающими сиденьями и расположились вдоль стены.

На противоположной стороне сидели три не слишком привлекательные, казавшиеся, как и

положено, неприступными, женщины лет по тридцать. Бояркин на всякий случай

присмотрелся к ним внимательно.

Сегодня опять шумели и стучали в бильярд местные парни, в фойе была такая же

уличная промозглость; грязь вползала и сюда – около двери она лежала жирным

пластилиновым слоем и лишь немного утоньчившись, расползалась дальше почти по всей

площади, так что становилось даже любопытно, за какие такие деньги уборщица каждый

день добывает этот пол из-под земли.

В углу толкались девчонки-десятиклассницы. Взволнованные взглядами незнакомых

мужчин, они специально громко обсуждали какую-то консультацию – у них и в самом деле

приближались экзамены. "А ведь совсем недавно все это было и у меня", – подумал Николай,

хорошо понимая, какое сумбурное, противоречивое у них сейчас время: весна, на носу

страшные экзамены, наскучившее родное село, большой мир, маячащий впереди, желание

сейчас же жить на полную катушку и необходимость разумно спланировать всю жизнь. "Все

это у меня было, словно вчера, – думал Николай, – а теперь я со своими делами показался бы

этим девчонкам скучным дядей, а они для меня – легкомысленная мелюзга".

Приготовившись танцевать, десятиклассницы посбрасывали пальто и остались в

разноцветных ярких платьях, которые после зимы и надоевших пальто радовали взгляды,

поднимали настроение.

– Видишь, какие чернильницы, – авторитетно сказал Санька, толкнув локтем, – Вот,

елкин дед, какие невесты-то растут. Заранее надо выбирать.

Было видно, что Санька просто пыжился, маскируя свою робость перед этими

"чернильницами". "А я свое отвыбирал, – мысленно ответил ему Николай. – Теперь, как учит

Ларионов, я имею право лишь наблюдать".

Интереснее других показалась ему одна девчонка, оставшаяся в осеннем темно-синем

пальто с платком в руке. У нее было лицо с чистой, почти матовой кожей, с высокими

скулами, с крупными глазами, с тонкими, полукружными бровями, с волосами редкого

пепельного оттенка. Когда-то не очень серьезно Бояркин считал, что каждому имени

соответствует определенная внешность, и теперь окрестил эту девушку Наташей. Чем-то

напоминала она Наташу Красильникову, которой давным-давно передавал он записки,

украшенные черепами и скрещенными костями. Наверное, эта "Наташа" тоже нравилась всем

ребятам в классе. Хотя кто знает? Сама она как будто не понимала своей привлекательности,

портя ее какими-то короткими, незаконченными скованными движениями, сжатыми плечами,

взглядом понизу. "Эх, ну что же ты…" – отчего-то переживая за нее, упрекнул Николай.

Школьницы дождались, наконец, нужную музыку из картавых динамиков и, смущенно

пересмеиваясь, заподталкивали друг друга в центр фойе. "Наташа" в это время что-то тихо

сказала самой ближней подруге, тронув ее за руку, потом так же извиняюще обратилась к

другой, и с платком в руке пошла через открытое пространство к выходу. И тут с ней что-то

произошло. Видимо, этот уход показался ей дерзким, так как она оставляла подруг и на

короткое время ей пришлось обратить на себя внимание всего фойе. Как бы там ни было, но

она вдруг высоко, даже выше чем достаточно, вскинула голову и пошла очень быстро, почти

побежала. Все в ней выпрямилось, и все как будто зазвенело. "Балерина!" – ошарашено

подумал Бояркин. До сих пор он знал только одну женщину, умеющую ходить красиво, – это

была Алла Борисовна, учительница эстетики в училище. И вот теперь еще – "Наташа". То,

что он увидел, обрадовало его, потрясло так же, как может потрясти музыка или картина.

– Дуня! Осокина! – окликнули ее.

Но дверь уже захлопнулась. Девушка, возможно, услышала окрик, но обернуться не

решилась. Подруги, обиженно хмыкнув, поотворачивались от двери. Одна из них, вышедшая

в круг первой, ядовито усмехнулась, резким движением взбила и без того пышную, ровно

подрубленную челку, взглянула на Николая. "Дуня, – нараспев повторил про себя Николай. –

Ев-до-кия. А ведь хорошо! Это имя я бы не угадал".

Бояркин долго еще думал о ней, но музыка оглушала, танцы не кончались, и он,

поневоле отвлекшись, начал разглядывать остальных девчонок. Ребят было не много – в

основном те же, что терлись у бильярдного стола. Не принимая танцы всерьез, они выходили

покривляться и повеселить остальных. Парни были в резиновых сапогах, многие в броднях с

длинными голяшками гармошкой, но здесь это никого не смущало, а, может быть, туфли-то

бы и удивили. Одного – Дроблева, краснолицего, маленького, но крепко сложенного и

быстрого, Николай помнил. Сегодня Дроблев был чуть-чуть потрезвее. Приглашая какую-

нибудь девчонку, он плотно прижимался к ней и топтался на одном месте с каким-то

дурацким восторженным выражением. Парни у бильярда охотно хохотали. Девчонки его

сторонились, но от приглашения отказаться боялись.

На Николая все посматривала та десятиклассница с челкой. У нее были небольшие