Молодой Бояркин

бы тогда жилось, как помогали бы они добрым устремлением друг друга, какая духовная,

светлая атмосфера бы у них была! Это было бы прочно, "А Наденька?" – вспомнил Бояркин.

А Наденька, напротив, как бы разряжала всякую атмосферу. Если Николай занимался, то она,

стараясь не шуметь, покорно ждала, когда он закончит, и мешала этим еще больше. В эти

минуты она и вправду, словно не дышала – от нее не было ни дуновения воздуха, ни

дуновения мысли; своей смиренностью она как бы останавливала всякое движение, и

Николай обнаруживал, что даже на установке среди действующих механизмов думалось

свободнее.

Бояркин почувствовал, что у него замерзли ноги. Он вошел в домик. "Господи, да как

же одиноко-то, – подумал он. – Оказывается, я такой же, как все, – одному мне тоже

невозможно. Если бы уметь не мучиться одиночеством. Но как же она? Ведь она-то будет

страдать, если я совсем уйду в себя".

Наденька укладывала белье в коробку. Николай присел на диван и несколько минут

критически рассматривал жену. "Женщина как женщина, – рассудил он, – но почему жить-то

с ней невозможно?"

– Наденька, как, по-твоему, ты вообще-то хоть чуть-чуть должна измениться? – без

раздражения, по-дружески спросил он.

– Да почему я всю жизнь кому-то что-то должна? – снова неожиданно почти закричала

она. – Почему ты сам-то не изменишься?!

– Я!? – удивился Бояркин. – В чем же я должен измениться? Объясни. А… Хотя я

знаю. Я должен измениться по образцу привычных тебе людей. Что ж, я попробую драться,

пить, материться. Тогда тебе будет легче. Пить начну прямо сейчас.

Бояркин надернул куртку и побежал в магазин. Его гнала не столько злость, сколько

желание хоть как-то пробить Наденьку – этот способ воздействия на нее показался даже

оригинальным. В магазине было только дешевое красное вино. Николай, кстати, вспомнил,

что в доме кончился хлеб, и купил одну теплую, хрустящую булку. По дороге назад он попал

в толпу людей, выходящих из кинотеатра. Смотрели, видимо, кинокомедию – все были

веселы и взбудоражены. Николаю показалось, что на улице бурлила концентрированная,

яркая жизнь, а их квартирка, так называемое семейное гнездо, было тупиком-аппендиксом.

Возвращаться туда не хотелось. Николай вспомнил недавнюю встречу с Лидией. Они гостили

у Никиты Артемьевича (Бояркину хотелось как-то оправдаться перед дядей за нелепую

свадьбу), и Лидия зашла под каким-то незначительным прозрачным предлогом. Понаблюдав

за Наденькой и перемолвившись с ней, она стала смотреть на Бояркина с такой насмешкой,

которая ей даже как будто не подходила.

– От всей души поздравляю, – улучив момент, сказала она.

– Я знаю, что делаю, – как можно уверенней ответил ей Николай.

Вспомнив сейчас эту улыбку Лидии, Бояркин ускорил шаг. Дома он сел за стол и

выпил сразу полный стакан вина.

– Теперь ты можешь завести дневник наблюдений за процессом деградации, –

сообщил он жене. – С этого момента я не читаю газет и книг, не слушаю радио, не смотрю

телевизор. Телевизор я в перспективе пропью…

Наденька смеялась, повернувшись к нему спиной. Бояркин редко видел, чтобы она

смеялась. Ему даже захотелось, воспользовавшись моментом, почудить немного, посмешить

ее, да жалко было портить такой план. От слабого кислого вина на языке оставался какой-то

деревянный, шероховатый осадок. Слегка захмелев, Николай вообразил, что от этой

жидкости его желудок превращается в красный пузырь, и рассмеялся.

– Жаль, что организм здоровый пока, – сказал он. – Его не просто угробить. Эта

марганцовка не берет.

Наденька вытерла слезы, сдерживая смех, налила Николаю тарелку супа, сделала

бутерброды с колбасой. Суп был вкусный, с поджаренным луком, как любил Николай.

Однако теперь Бояркин решил, что его не купишь. Он с сопением опростал бутылку, но не

столько опьянел, сколько попросту отяжелел и обессилел.

– Сейчас я буду материться, – поднимаясь из-за стола, предупредил он.

Для удобства Николай прилег на диван, помолчал, сосредотачиваясь, и уснул.

Наденька долго сидела перед ним на полу и гладила по голове. Так она делала иногда по

ночам, когда он крепко спал. Наденька не знала, любит или нет Бояркина. "Я его жена", –

сказала она когда-то, и это все определило. "Его не изменишь, – сказала она теперь, и это

значило, что ни пить, ни драться, ни материться он не сможет. Но и ласковым, заботливым

тоже не станет. Наденька готова была принять его таким, какой он есть, но за это он должен

был без претензий принять ее.

Проснувшись в два часа, Николай поехал на работу. Там он, продолжая думать о своих

преобразовательных методах, попытался более объективно взглянуть на себя и на жену.

Конечно, измениться должны они оба. Так, видимо, бывает во всех молодых семьях. В том-то

и беда, что, создавая семью, никто не может вовремя перестроиться. Поначалу, хотя бы

подсознательно, каждый пытается жить так, как жили его родители. Умение создать семью

заключается в умении отказываться даже от чего-то принятого, от глубоко свойственного

тебе. Пока этого не поймешь, до тех пор и дружная семья невозможна. Он же, ни в чем не

уступая сам, просто подавил жену невозможными для нее требованиями. Так что это он сам